Стихотворения - [13]

— Ты никак порезал щеку, —

Милая сказала мне. —

Не судьба, гулять не будем,

Разойдемся мы с тобой,

Чтобы не сказали люди,

Что деремся мы с тобой!

Я пошел домой унылый.

— Ты откуда? — друг спросил.

— С речки только что, от милой! —

Похвалясь, я пробасил.

Я любовью озабочен.

Как мне быть, что делать с ней?

С милою мне трудно очень,

Без нее еще трудней.

Сентябрь 1943

Беда

— Есть женщина в мире одна.

Мне больше, чем все, она нравится,

Весь мир бы пленила она,

Да замужем эта красавица.

— А в мужа она влюблена?

— Как в черта, — скажу я уверенно.

— Ну, ежели так, старина,

Надежда твоя не потеряна!

Пускай поспешит развестись,

Пока ее жизнь не загублена,

А ты, если холост, женись

И будь неразлучен с возлюбленной.

— Ах, братец, на месте твоем

Я мог бы сказать то же самое…

Но, знаешь, беда моя в том,

Что эта злодейка — жена моя!

Сентябрь 1943

Сталь

Так закалялась сталь

Н. Островский

Я и усов еще не брил ни разу,

Когда ушел из дома год назад,

А на плечи легло пережитое,

Как будто мне минуло шестьдесят.

За год один я столько передумал,

Что в голове разбухло и в груди.

И в двадцать лет лицо мое в

   морщинах,

И поседели волосы, — гляди!

Вся тяжесть слез и пороха и крови

Теперь в ногах осела, как свинец.

Потом свалил меня осколок минный,

Я оперся на палку под конец.

И вот в глазах моих ты не отыщешь

Мальчишеского резвого огня,

Задорно не взлетают больше брови,

И сердце очерствело у меня.

А на лице лишь одного терпенья

Нешуточный, суровый, жесткий след.

Так сразу юность вспыхнула, как порох,

В три месяца сгорела в двадцать лет.

Эх, юность, юность! Где твой вечер

   лунный,

Где ласка синих, синих, синих глаз?

Там на Дону, в окопах, в черных ямах

Дороженька твоя оборвалась.

Не в соловьином розовом рассвете,

А в грозовой ночи твой свет блеснул,

И я на дальнем рубеже победы

Тебя кровавым знаменем воткнул…

Но нет во мне раскаянья, не бойся!

Чтобы в лицо победу угадать,

Когда б имел сто юностей, — все сразу

За эту радость мог бы я отдать!

Ты говоришь: у юности есть крылья,

Ей, дескать, надо в облаках парить.

Что ж! Подвиг наш история запомнит

И будет с удивленьем говорить.

Мы сквозь огонь и воду шли за

   правдой,

Завоевали правду на войне.

Так юность поколенья миновала,

Так закалялась сталь в таком огне!

30 сентября 1943

Дороги

Амине

Дороги! Дороги! От отчего дома

Довольно гостил я вдали.

Верните меня из страны незнакомой

Полям моей милой земли.

Забыть не могу я Замостье родное

И ширь наших желтых полей.

Мне кажется часто — зовут за собою

Глаза чернобровой моей.

Когда уходил я, дожди бушевали;

Подруга осталась одна.

Не капли дождя на ресницах

   дрожали, —

Слезу вытирала она.

С тревогой родные края покидая,

Полсердца оставил я там…

Но, вместе с любовью, и воля стальная

В дороге сопутствует нам.

Дороги, дороги! Людские мученья

На вас оставляли следы.

Скажите, кому принесли огорченье,

Кого довели до беды?

Дороги! Чье смелое сердце впервые

Над вами стремилось вперед?

Надежда крылатая в дали чужие

Кого, как меня, занесет?

Мы странствуем смело. Так юность

   велела.

И гонят нас волны страстей.

В далеких краях проторили дороги,

Не ноги, а чувства людей.

Я с детства, бывало, пускался в дорогу,

Бродягой считая себя.

Тот юный «бродяга» к родному порогу

Вернулся, отчизну любя.

И снова, дороги, в сторонку родную

Ведите из дальних краев.

Я в думах тревожных, по милой тоскуя,

Лечу под отеческий кров.

Октябрь 1943

Рубашка

Дильбар поет — она рубашку шьет,

Серебряной иглой рубашку шьет.

Куда там песня! — ветер не дойдет

Туда, где милый ту рубашку ждет.

Бежит по шелку девичья рука,

На девичье лицо тоска легла.

Сердечной тайны шелковый узор

Кладет в следы проворная игла.

Атласом оторочен воротник,

И позумент на рукавах, как жар.

Как будто все сердечное тепло

Простой рубашке отдает Дильбар.

В любом узоре слез не сосчитать.

За каждой складкой прячется тоска, —

Пусть носит тайну девичью джигит

У сердца, возле левого соска.

Дильбар поет — она рубашку шьет:

Пускай рубашка милого найдет!

Пускай ее наденет удалец,

С победою вернувшись, наконец!

Рубашка сшита. Может быть, вот тут

Еще один узор и бахрома.

Глядит Дильбар с улыбкой на шитье,

Глядит и восхищается сама.

Вдруг заглянул закат в ее окно

И на шелку зарделся горячо,

И кажется Дильбар, что сквозь рукав

Просвечивает смуглое плечо.

Но тут вошел какой-то человек,

Вручил письмо и сразу убежал.

Две строчки на листочке:

   «Твой джигит

На поле битвы мужественно пал».

Стоит Дильбар, стоит, окаменев.

Ее лицо белее полотна,

Лишь часто-часто задышала грудь,

Как на ветру озерная волна.

— Нет! — говорит. — Не верю! —

   говорит. —

И замолчала, тяжело вздохнув.

Лишь две слезинки показались вдруг,

На бахроме ресниц ее блеснув.

Затем рубашку тщательно свернув,

Дильбар идет, торопится, бежит.

В почтовом отделении она:

— Отправьте мой подарок, — говорит.

— Но он погиб! Не может получить…

— Пускай погиб! Везите, все равно.

Пускай убит, пускай землей прикрыт,

Наденьте мой подарок на него.

В моей рубашке оживет джигит —

Сердечный жар в нем должен запылать,

Ведь я его любила всей душой,

Не уставала ждать и тосковать.

На почте люди слушали Дильбар

И согласились: девушка права.

Его нашли, одели —

   он воскрес.

Сбылись любви правдивые слова.

Восходит солнце. У окна Дильбар

Волнуется, возлюбленного ждет.