Стихотворения. Четыре десятилетия - [29]

Эту майскую, детскую, липкую, клейкую,

Умозрительно воспринимаю её,

Соблазнившись укромной садовой скамейкою,

Подозрительный и как бы сквозь забытьё.

О, бесчувственность! Сумрачная необщительность!

Мне мерещится в радости обременительность

И насильственность: я не просил зеленеть,

Расцветать, так сказать, заслоняя действительность,

Утешать, расставлять для меня эту сеть!

Это склочный старик с бородой клочковатою

Пел любую весну, даже семидесятую,

Упивался, как первой весной на земле,

Не считаясь в душе ни с какою затратою

И сочувствуя каждой пролётной пчеле.

Даже как-то обидно, что стерпится – слюбится:

Оплетёт, обовьёт, обезволит причудница

И ещё подрастёт – и поверю опять,

Не смешно ли? что всё состоится и сбудется,

Что? не знаю, и в точности трудно сказать.

* * *

Он поймал себя, пылкий, на том ощущенье,

Обнимая её, что опять – в лабиринте,

Правда, в этот раз – в маленьком, и восхищенье

Испытал: с этим делом у них тут на Крите

Хорошо, как нигде. И, смутясь, свою рыбку

Прижимал, словно птичку, к себе что есть силы.

В полумраке она разглядела улыбку

У него на лице и подумала: милый!

Хорошо, что не все наши мысли и тени

Мыслей, проблески, молнии, вспышки, догадки

Для сторонних, – чужих и родных – наблюдений

Абсолютно открыты, – смешны они, сладки,

Прихотливы, сомнительны, непроизвольны,

Безответственны, жутки, Бог знает откуда

К нам приходят, темны их пути и окольны.

Он сказал ей, опомнившись: ты моё чудо!

* * *

Лишайничек серый, пушистый, на дачном заборе,

Такой бархатистый, – свидетелем будь в нашем споре.

Жизнь – чудо, по-моему, чудо. Нет, горечь и горе.

Да, горечь и горе, а вовсе не счастье и чудо.

На дачном заборе, слоистый, не знаю откуда.

Такой неказистый, пусть видит, какой ты зануда!

Какие лишенья на мненье твоё повлияли,

Что вот утешенья не хочешь, – кружки и спирали

Под пальцами мелкие, пуговки, скобки, детали.

Всего лишь лишайничек, мягкою сыпью, и то лишь

Забывшись, руке потрепать его быстро позволишь,

И вымолишь вдруг то, о чём столько времени молишь.

Затем что и сверху, и снизу, и сбоку – Всевышний,

Поэтому дальний от нас, выясняется, – ближний,

Спешащий на помощь, как этот лишайничек лишний.

* * *

Человек узнаёт о себе, что маньяк он и вор.

Что в автографе гения он преднамеренно строчку

Исказил, – как он жить будет с этих, подумаешь, пор?

А никак. То есть так, как и прежде, с грехом в одиночку.

Потому что в эпоху разомкнутых связей и скреп

Никому ничего объяснить не дано – и не надо.

Кислой правды назавтра черствеет подмоченный хлеб.

Если правду сказать, и строка та была сыровата.

И не трогал её, а дотронулся только слегка.

Совершенного вида стесняется несовершенный.

Спи, не плачь. Ты старик. Ну, стихи, ну, строфа, ну, строка.

Твой поступок – пустяк в равнодушной, как старость, Вселенной.

Ай! Не слышат. Ой-ой! Ни одна ни сойдёт, не кричи,

С ненавистной орбиты ревущая зверем громада,

Серный газ волоча. О, возить бы на ней кирпичи,

Как на грузовике, что несётся в пыли мимо сада.

– Ах, вы вот как, вы так? Обещая полнейшую тьму,

Беспросветную ночь, безразличную мглу, переплавку…

Он сказал бы, зачем это сделал, певцу одному,

Если б очную им вдруг устроили личную ставку!

* * *

Разве можно после Пастернака

Написать о ёлке новогодней?

Можно, можно! – звёзды мне из мрака

Говорят, – вот именно сегодня.

Он писал при Ироде: верблюды

Из картона, – клей и позолота –

В тех стихах евангельское чудо

Превращали в комнатное что-то.

И волхвы, возможные напасти

Обманув, на валенки сапожки

Обменяв, как бы советской власти

Противостояли на порожке.

А сегодня ёлка – это ёлка,

И её нам, маленькую, жалко.

Веточка колючая, как чёлка,

Лезет в глаз, – шалунья ты, нахалка!

Нет ли Бога, есть ли Он – узнаем,

Умерев, у Гоголя, у Канта,

У любого встречного, – за краем.

Нас устроят оба варианта.

КОНЬКОБЕЖЕЦ

1

Зимней ласточкой с визгом железным,

Семимильной походкой стальной

Он проносится небом беззвездным,

Как сказал бы поэт ледяной,

Но растаял одический холод,

И летит конькобежец, воспет

Кое-как, на десятки расколот

Положений, углов и примет.

2

Геометрии в полном объеме

Им прочитанный курс для зевак

Не уложится в маленьком томе,

Как бы мы ни старались, – никак!

Посмотри: вылезают колени

И выбрасывается рука,

Как ненужная вещь на арене

Золотого, как небо, катка.

3

Реже, реже ступай, конькобежец…

Век прошел – и чужую строку,

Как перчатку, под шорох и скрежет

Поднимаю на скользком бегу:

Вызов брошен – и должен же кто-то

Постоять за бесславный конец:

Вся набрякла от снега и пота

И, смотри, тяжела, как свинец.

4

Что касается чоканья с твёрдой

Голубою поверхностью льда, –

Это слово в стихах о проворной

Смерти нас впечатлило, туда,

Между прочим – и это открытье

Веселит, из чужого стиха

Забежав с конькобежною прытью:

Все в родстве-воровстве, нет греха!

5

Не споткнись! Если что и задержит,

То неловкость, – и сам виноват.

Реже, реже ступай, конькобежец,

Твой размашистый почерк крылат,

Рифмы острые искрами брызжут,

Приглядимся к тебе и поймём

То, что ласточки в воздухе пишут

Или ветви рисуют на нём.

6

Не расстаться с тобой мне, – пари же,

Вековые бодая снега.

И живи он в Москве – не в Париже,

Жизнь тебе посвятил бы Дега,

Он своих балерин и лошадок

Променял бы, в тулупчик одет,

На стремительный этот припадок