Стихотворения - [32]

Разметил все свои часы — какой куда —

«Товарищ борода».

Он времени без толку не растратит,

Свой труд — и нынешний и будущий — ценя.

«Как выучусь, других учить начну. Меня

Годков еще на двадцать хватит.

Ведь замечтаешься: работа какова!

Откроюсь — что уж за секреты! —

Когда-то, засучив по локти рукава,

Случалось убирать господские… клозеты.

А нынче — разница! Сравни-ко: тьма и свет!

Да ежели бы мне не то что двадцать лет,

А жить осталось месяц, сутки,

Не опустил бы рук я, нет!

Работе отдал бы последние минутки!..

Я…» —

Тут, как девушка, зардевшись от стыда,

Он вдруг забормотал, «товарищ борода»:

«Учебник я уже… того… Мое творенье…

Послал в Москву на одобренье…

Волнуюсь очень… Жду ученого суда…»

* * *

Вниманью молодых товарищей-поэтов,

Что ищут мировых — сверхмировых! — сюжетов,

Друг другу темами в глаза пуская пыль.

Вот вам бесхитростная быль.

Коль ничего она не скажет вашей братье,

Пустое ваше все занятье!

Спуститесь, милые, туда,

Где подлинный герой — такой простой и скромный —

Свершает подвиг свой огромный.

Советский богатырь, «товарищ борода».

1926

На ленинский маяк!

Как волны, дыбятся панели.

Ни дать ни взять, как волк морской,

В морской фуражке и шинели

Плыву я в «Правду» по Тверской.

Здесь — «марсовой» по званью-чину —

Гляжу я пристально во мглу:

Не прозевать бы вражью мину!

Не напороться б на скалу!

Несутся волны, словно горы.

«Левей!» — «Правей!» — «Назад!» —

«Впе-е-е-ред!»

На капитанской рубке споры.

Кого-то оторопь берет.

Слежу спокойно за ответом

Морских испытанных вояк.

А впереди — призывным светом

Сверкает ленинский маяк!

1926

Три чучела

С расейской эмиграцией

Нам прямо сладу нет:

Военной операцией

Пугает сколько лет!

И тычет нам три чучела:

— Ура!

— Ура!

— Ура! Тьфу! Как ей не наскучила

Подобная игра?

Вот зубры-консерваторы,

Магнаты без земли,

Кирилла в императоры

Они произвели.

Картежный плут и пьяница

Их сердцу всех милей.

Кому еще приглянется

Подобный дуралей?

Берите, вот, готовенький,

— Готовят десять лет! —

Крапленый, уж не новенький,

Бубновенький

Валет!

Другие — трехаршинного

(Срединного смотри!)

Князька Николу Длинного

Готовят нам в цари.

Но не сейчас, так вскорости

(Все видите: шкелет!)

Распутство, пьянство, хворости

Сведут его на нет.

Вот слева третье чучело:

Сотлевший туалет.

Старуху крепко скрючило

За эти десять лет.

О ней весьма поносная

Катилася молва.

Вдова порфироносная

Жива иль не жива?

Где краски все линючие

Былой ее судьбы?

Пошли по ней вонючие

Могильные грибы.

Читать заупокойную!

Какие тут «ура»?

Всех в яму их в помойную

Швырнуть уже пора!

1927

Великий подвиг

Посвящается

«Международной организации помощи борцам революции»

(Древнегреческая легенда)

Прощался сын с отцом, со старым, мудрым греком.

Прижавши юношу к груди,

Сказал ему отец: «Клеон, мой сын, иди

И возвратись ко мне — великим человеком!»

Прошли года. Вернулся сын к отцу

В наряде дорогом, весь — в золоте, в рубинах.

«Отец, я стал богат. Счастливому купцу —

Не будет равного мне богача в Афинах!»

«Мой сын, — сказал отец, — я вижу, ты богат.

Не говорит, кричит о том твое обличье.

Но ежели б ты стал богаче во сто крат,

Не в этом истинно бессмертное величье!»

Прошли года. И вновь вернулся сын к отцу.

«Отец, я знанье все постиг в его вершинах.

Мне, как первейшему на свете мудрецу,

Все мудрецы поклонятся в Афинах!»

И отвечал отец: «Ты знанием богат,

Прославлен будешь ты, быть может, целым светом.

Но ежели б ты стал ученей во сто крат,

Величье истинно бессмертное не в этом!»

Прошли еще года. И в третий раз Клеон

Вернулся к дряхлому отцу, к родным пенатам[33]

Но не один вернулся он,

А с братом, вырванным из вражьих пыток братом.

«Отец, я услыхал его тюремный стон,

И я ускорил час его освобожденья!»

«Мой сын! Благословен день твоего рожденья! —

Клеону радостно сказал отец-старик.—

Смой кровь с себя, смени истлевшие одежды.

Ты оправдал мои надежды:

Твой подвиг — истинно велик!»

1927

Никто не знал…

(«22 апреля 1870 года»)

Был день как день, простой, обычный,

Одетый в серенькую мглу.

Гремел сурово голос зычный

Городового на углу.

Гордяся блеском камилавки.

Служил в соборе протопоп.

И у дверей питейной лавки

Шумел с рассвета пьяный скоп.

На рынке лаялись торговки,

Жужжа, как мухи на меду.

Мещанки, зарясь на обновки,

Метались в ситцевом ряду.

На дверь присутственного места

Глядел мужик в немой тоске,—

Пред ним обрывок «манифеста»

Желтел на выцветшей доске.

На каланче кружил пожарный,

Как зверь, прикованный к кольцу,

И солдатня под мат угарный

Маршировала на плацу.

К реке вилась обозов лента.

Шли бурлаки в мучной пыли.

Куда-то рваного студента

Чины конвойные вели.

Какой-то выпивший фабричный

Кричал, кого-то разнося:

«Про-щай, студентик горемычный!»

. . . . . . . . . . .

Никто не знал, Россия вся

Не знала, крест неся привычный,

Что в этот день, такой обычный,

В России… Ленин родился!

1927

Читают Демьяна Бедного

Во времена, как говорится, в оны

Обычно слышались писательские стоны:

«Лицо читателя… Ах, каково оно!»

Нам было бы теперь стонать смешно, грешно,

Когда читают нас — культурно и умно —

Не единицы — миллионы!

«Читатель — это сфинкс загадочно-немой!»

Какая глупая и злая небылица!

Да вот образчик вам прямой:

Живая, свежая портретная страница!

Пять деревенских ходоков,

Здоровых, кряжистых советских мужиков,

Которым «дом родной» — советская столица.