Стихотворения - [11]
Со стихов, составивших книгу «Гранитный сад», то есть примерно с 1927–1928 годов и намного дальше, началась для поэта очень сложная, порою смутная, противоречивая, но зато чрезвычайно интенсивная по творческому напряжению пора поисков, досадных срывов, удач, возвращений вспять и резких рывков вперед. Он всегда был художником неизменно честным перед самим собой и перед своей работой. Смотреть «новыми глазами», как он выразился в письме, было его целью, стремлением и заветным желанием. Он понимал, что эпоха требует особого поворота зрения, каких-то иных красок и даже конкретных и специальных знаний. Изменялись люди, их психология, их привычки; менялся интерьер, пейзаж; в интимные переживания людей, в традиционные человеческие драмы входили «производственные» коллизии. Страна жила в ускоренном ритме начавшихся пятилеток. Ощущение новизны, небывалости было во всем. Слово не поспевало за событием. Некоторые вещи еще не имели имен, и поэзия не знала, как к ним подступиться. Из-под пера Вс. Рождественского выходили стихи, которые он потом никогда не включал в свои сборники; он еще как бы учился говорить на языке индустриальной эпохи, словами рабфаковок и рабочих парней, но вместо поэзии на бумаге появлялись рифмованные строки, похожие на бодрые, чуть ли не «частушечные» лозунги, как, например, в стихотворении «Ледоход»:
Не случайно именно в эти годы Вс. Рождественский много размышляет о задачах и судьбах искусства. Он пишет небольшую проникновенную поэму о художнике Федотове, стихи о Лермонтове, о Некрасове. Эти произведения были первыми предвестниками большого цикла о людях русского искусства — поэтах, художниках, старых мастерах ваяния и архитектуры. Впоследствии он создаст и книгу прозы о поэтах пушкинской плеяды («В созвездии Пушкина», М., 1972).
Вс. Рождественский много путешествует, и горячий строительный азарт первых пятилеток радостно будоражит и перестраивает его стихи. Он был в Закавказье на строительстве медеплавильного завода, где работал в многотиражке и близко познакомился с трудовым многонациональным кавказским миром, видел строительство Днепрогэса и создание Турксиба, путешествовал по Узбекистану и бескрайним казахстанским степям. Его стих, всегда жадный до впечатлений, обладавший счастливой способностью с одухотворенной точностью передавать чувственный облик мира, был буквально захлестнут радостью и полнотой бытия.
Ему, поэту Севера, художнику, привыкшему к скромным, приглушенным краскам, внезапно открылась земля, ранее более известная по романтической литературе, по гриновскому многоцветному, шумному и экзотическому Зурбагану.
Но особенно пленил его восточный Крым — Коктебель, где начиная с 1927 года он проводил едва ли не каждое лето в доме замечательного поэта и художника Максимилиана Волошина.
Вс. Рождественский не был тогда путешественником-одиночкой. Целые бригады писателей, по инициативе Горького, выезжали в различные районы страны, чтобы познавать социализм в практике его конкретного ежедневного созидания. Не случайно распространенным поэтическим жанром стал в те годы стихотворный очерк и лирико-патетический репортаж.
То была многосторонняя и чрезвычайно плодотворная школа жизни. Характерно, что раздел, посвященный путешествиям в книге «Земное сердце» (1933), Вс. Рождественский назвал «Цех жизни» — возможно, в полемическом противопоставлении отошедшему в прошлое «Цеху поэтов». В то же время эпиграфом к книге, взятым из Теофиля Готье («Я принадлежу к числу тех, для кого видимый мир существует»), он подчеркнул верность своим реалистическим принципам.
Далеко не все удовлетворяло Вс. Рождественского в его собственных тогдашних стихах. Порою он чувствовал, что его поэзия отчетливо разделяется как бы на два потока — на стихи о «внешнем» (на «производственную тему») и на стихи о личном, стихи «для себя». Это вносило в его поэтическое сознание диссонанс и смятение. Он стремился «внешнее» сделать внутренним, то есть чувственно и поэтически, эмоционально, а не только разумом освоить его. «Я видел многое, — пишет он в одном из своих тогдашних писем, — и из того пестрого вороха впечатлений хочу отобрать наиболее ценное. А ценным считаю я созвучное себе, т. е. то, о чем я могу писать, не пригнетая „совести художника“…» [24] «Столкновение с крепкими деловыми людьми, — рассказывает он в другом письме, — с ритмическим движением по-настоящему трудовой жизни всегда бодрит меня и вызывает ответное желание работать самому…» [25] И — снова: «Новый мир развертывается на каждом шагу — грубый и яркий. И продолжается все та же моя учеба „языку эпохи“»
