Стихотворения - [17]

что я от этого плохо расту.

В ту ночь

В ту ночь мы слегка выпили.

— Вот послушай! — сказал Альбий. —

"Паллы шафранный покров, льющийся к

нежным стопам,

Пурпура тирского ткань и сладостной флейты

напевы".

— Неплохо, — сказал я, —

но ты еще не нашел себя.

Скоро ты будешь писать лучше.

— Пойдем к Делии! — сказал Альбий,

и мы побрели по темным улицам Рима,

шатаясь

и ругая раба

за то, что факел у него нещадно дымил.

— Хороши! — сказала Делия,

встретив нас на пороге.

— Нет, ты лучше послушай! — сказал Альбий. —

"Паллы шафранный поток, льющийся к дивным

стопам,

Тирского пурпура кровь и флейты напев

беспечальный".

— Недурно, — сказала Делия, —

но, пожалуй, слишком красиво.

Раньше ты писал лучше.

В ту ночь у Делии

мы еще долго пили хиосское,

хотя я не очень люблю сладкие вина.

Под утро Альбий заснул как убитый.

— Ох уж эти мне поэты! — сказала Делия.

— Брось! — сказал я. —

Разве это не прекрасно:

"Паллы шафранные складки, льнущие к милым

коленям,

Пурпура тусклое пламя и флейты томительный

голос!"?

Сизиф

Сажусь в метро

и еду в подземное царство

в гости к Сизифу.

Проезжаем какую-то мутную речку —

вроде бы Ахеронт

У берега стоит лодка —

вроде бы Харона.

В лодке бородатый старик —

вроде бы сам Харон.

На следующей остановке

я выхожу.

Сизиф, как и прежде,

возится со своей скалой,

и грязный пот

течет по его усталому лицу.

— Давай вытру! — говорю я.

— Да ладно уж, — говорит Сизиф, —

жалко платок пачкать.

— Давай помогу! — говорю я.

— Да не стоит, — говорит Сизиф, —

я уже привык.

— Давай покурим! — говорю я.

— Да не могу я, — говорит Сизиф, —

работы много.

— Чудак ты, Сизиф! — говорю я, —

Работа не волк,

в лес не убежит.

— Да отстань ты! — говорит Сизиф. —

Чего пристал?

— Дурак ты, Сизиф! — говорю я. —

Дураков работа любит!

— Катись отсюда! — говорит Сизиф.

Катись, пока цел!

Обиженный,

сажусь в метро

и уезжаю из подземного царства.

Снова проезжаем Ахеронт.

Лодка плывет посреди реки.

В лодке полно народу.

Харон стоит на корме

и гребет веслом.

В музее

У богоматери

было очень усталое лицо.

— Мария, — сказал я, —

отдохните немного.

Я подержу ребенка.

Она благодарно улыбнулась

и согласилась.

Младенец

и впрямь был нелегкий.

Он обхватил мою шею ручонкой

и сидел спокойно

Подбежала служительница музея

и закричала,

что я испортил икону

Глупая женщина.

Весенние стихи

* * *

Помимо всего остального

существует весна.

Если поглядеть на нее,

то можно подумать,

что она спортсменка —

она худощава,

длиннонога

и, судя по всему,

вынослива.

Если поговорить с ней,

то можно убедиться,

что она неглупа —

она никому

не верит на слово

и обо всем

имеет свое мнение.

Если же последить за нею,

то можно заметить,

что у нее мужские повадки —

она охотница

и любит густые дикие леса,

где отощавшие за зиму медведи

пожирают сладкую

прошлогоднюю клюкву.

Она приходит

под барабанный бой капелей,

и тотчас

весь лед на Неве

становится дыбом,

и тотчас

все девчонки выбегают на улицу

и начинают играть в "классы",

и тотчас

происходит множество прочих

важных

весенних событий.

Поэтому весна

необычайно популярна.

* * *

Я говорил ей:

не мешайте мне,

я занят важным делом,

я влюбляюсь.

Я говорил ей:

не отвлекайте меня,

мне нужно сосредоточиться

я же влюбляюсь.

Я говорил ей:

подождите немного,

мне некогда,

я же влюбляюсь в вас!

Мне надо здорово

в вас влюбиться.

— Ну и как? — спрашивала она. —

Получается?

— Ничего, — отвечал я, —

все идет как по маслу.

— Ну что? — спрашивала она. —

Уже скоро?

— Да, да! — отвечал я. —

Только не торопите меня.

— Ну скорее же, скорее! — просила она. —

Мне надоело ждать!

— Потерпите еще немножко, — говорил я, —

куда вам спешить?

— Но почему же так долго? — возмущалась она. —

Так ужасно долго!

— Потому что это навсегда, — говорил я, —

потому что это навеки.

— Ну, теперь-то уже готово? — спрашивала она."

Сколько можно тянуть?

— Да, уже готово, — сказал я

и поглядел на нее

влюбленными глазами.

— Не глядите на меня так! — сказала она. —

Вы что,

с ума сошли?

Волшебница

Шел медленный крупный снег.

Я ждал долго

и совсем окоченел.

Она пришла веселая

в легком летнем платье

и в босоножках.

— С ума сошла! — закричал я. —

Снег же идет! —

Она подставила руку снежинкам,

они садились на ладонь

и не таяли.

— Ты что-то путаешь, —

сказала она, —

по-моему, это тополиный пух. —

Я пригляделся, и правда — тополиный пух!

— Ты просто волшебница! —

сказал я.

— Ты просто ошибся! —

сказала она.

* * *

— Опиши мне меня! —

велела она.

— Нет смысла, —

сказал я, —

ты неописуема.

— Тогда опиши свою нежность ко мне! —

приказала она.

— Напрасный труд, —

сказал я, —

ее тоже описать невозможно.

— Ты просто лентяй! —

возмутилась она. —

Другой бы сразу описал! —

И она пошла к другому.

Вскоре она вернулась

с листком бумаги.

— Бездарное описание! —

заявил я. —

Я бы описал в тысячу раз лучше.

— Ты просто болтун! —

крикнула она

и рассердилась не на шутку.

— Ты хорошо злишься, —

заметил я

и в двух словах

описал ее злость.

— Ты гений! —

изумилась она. —

Я просто в восторге!

Опиши мой восторг!

— Бессмысленное занятие, —

вздохнул я, —

твой восторг воистину неописуем.

В порыве отчаянья

В порыве невыносимого отчаянья

я схватил телевизионную башню

высотой в триста метров

и швырнул это сооружение

к ее ногам.

Но она и глазом не моргнула.

— Спасибо, — сказала она, —

пригодится в хозяйстве.

(Практична она

до ужаса.)

— А как же телевиденье? —