Стихийный дух - [6]

— Рассказывай, — ответил Альберт, — здесь достаточно вина, чтобы в случае надобности поддерживать ослабевающий дух. Жаль только, что в комнате так страшно холодно, а между тем было бы просто преступно тревожить еще кого-нибудь в этом доме.

— А разве Павел Талькебарт не годится для этого? — сказал Виктор.

И в самом деле, последний стал уверять на своем своеобразном французском наречии, что он сам наколол дрова и спрятал их для камина, который сейчас можно затопить.

— Хорошо, — сказал Виктор, — что здесь со мной не может случиться так, как было у одного москательщика в Мо, где честный Павел Талькебарт затопил мой камин, обошедшийся в тысячу двести франков. Добряк употребил для топки бразильское сандаловое дерево, так что со мной вышло почти то же, что с Андалозией, знаменитым сыном Фортуната, повар которого должен был топить плиту пряностями, когда король запретил продавать ему дрова.

— Ты знаешь, — продолжал Виктор, когда огонь весело трещал и искрился в камине и Павел Талькебарт вышел из комнаты, — ты знаешь, мой дорогой Альберт, что я начал свою свою военную службу в гвардейском полку в П. Но о моей юности теперь нечего говорить, тем более, что в течение ее со мной ничего особенного не случилось; мало того — события моих юных лет производили на меня только неясное впечатление и лишь теперь восстают в душе в ярких красках… Мое первоначальное воспитание в родительском доме я не могу назвать вовсе дурным: меня совсем не воспитывали. Меня предоставили моим собственным склонностям, и именно благодаря им я попал на военную службу. Я чувствовал себя, правда, призванным к научному образованию, которого мой старый учитель, назначенный мне в руководители и довольный лишь тогда, когда его оставляли в покое, не мог дать. Только в П. я приобрел знание новых языков и принялся за ревностное и успешное приобретение необходимых для офицера знаний. Кроме того, я принялся страстно читать все, что мне попадалось под руки, без всякого разбора и мысли о пользе подобного чтения. Благодаря этому и моей хорошей памяти я приобрел много исторических знаний. Впоследствии мне делали честь, утверждая, что я, сам не понимая того, был одарен поэтической натурой. Несомненно только, что произведения великих поэтов этого периода приводили меня в одушевление, о каком я и не подозревал. Читая их, я чувствовал, будто я впервые родился для истинной жизни. Я подразумеваю под этими произведениями «Страдания молодого Вертера» и в особенности, «Разбойников» Шиллера. Совсем иное направление моей фантазии дала мне книга, которая, быть может, именно тем, что осталась неоконченной, дает духу толчок, побуждающий его беспокойно работать, подобно вечному маятнику. Я разумею «Духовидца» Шиллера. Быть может, склонность к мистическому, чудесному, всегда лежащая в глубине человеческой натуры, во мне развита сильнее, чем это обыкновенно бывает; во всяком случае, достаточно было для меня прочитать эту книгу, точно заключавшую в себе заклинательные формулы могучих, мрачных духов, чтобы для меня открылось волшебное царство надземных или, скорее, подземных чудес, в котором я странствовал и блуждал, как во сне. Раз охваченный этим настроением, я жадно поглощал все, что ему отвечало, и даже книги гораздо менее значительные, производили на меня свое действие. Так, глубокое впечатление произвел на меня «Гений Великого», и я не стыжусь этого даже теперь, потому что, по крайней мере, первая часть этого произведения, напечатанная почти целиком в Шиллеровых «Орах», благодаря живости изложения и занимательности содержания, производила сильное впечатление в в литературном мире. Много раз приходилось мне отсиживать под арестом за то, что я, стоя в карауле, до того погружался в подобные книги или даже просто в свои мистические грезы, что пропускал сигналы и не сдавал смены унтер-офицеру. Как раз в это время случай свел меня с одним очень странным человеком.

Это случилось в один прекрасный летний вечер. Солнце уже закатилось, а сумерки покрывали землю, когда я, по обыкновению, бродил одиноко поблизости от одного увеселительного сада около П. Мне показалось, что из чащи небольшой рощицы, лежавшей по одну сторону дороги, раздаются глухие стоны и между ними вырываются слова на незнакомом мне языке. Я подумал, что, верно, кто-нибудь взывает о помощи, и поспешил туда, откуда доносились эти звуки. И действительно, я вскоре наткнулся на высокого широкоплечего человека, лежавшего в простой солдатской шинели на земле. Приблизясь, я узнал к немалому изумлению гренадерского майора О'Маллея.

— Боже мой! — вскричал я. — Вы ли это, майор? Что с вами? Вы больны? Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Майор посмотрел на меня пристально и дико и сказал грубым голосом:

— Кой черт принес вас сюда, лейтенант? Что вам за дело, лежу я или нет. Идите своей дорогой.

Смертельная бледность, покрывавшая лицо О'Маллея, сама поза, в которой я его застал, вынуждали меня подумать, что тут кроется что-то таинственное, и я объявил, что не оставлю его, но вернусь в город не иначе как вместе с ним.

— Хорошо, — сказал майор совершенно безучастно и холодно, помолчав перед тем несколько мгновений.