Стихи - [43]

Шрифт
Интервал

Saw the pierced Hands and Rood of elder rise

In Druid vapour and make the torches dim;

Till vain frenzy awoke and he died; and him

Who met Fand walking among flaming dew

By a grey shore where the wind never blew,

And lost the world and Emer for a kiss;

And him who drove the gods out of their liss,

And till a hundred moms had flowered red

Feasted, and wept the barrows of his dead;

And the proud dreaming king who flung the crown

And sorrow away, and calling bard and clown

Dwelt among wine-stained wanderers in deep woods:

And him who sold tillage, and house, and goods,

And sought through lands and islands numberless years,

Until he found, with laughter and with tears,

A woman of so shining loveliness

That men threshed corn at midnight by a tress,

A little stolen tress. I, too, await

The hour of thy great wind of love and hate.

When shall the stars be blown about the sky,

Like the sparks blown out of a smithy, and die?

Surely thine hour has come, thy great wind blows,

Far-off, most secret, and inviolate Rose?

Таинственная роза.

Далекая, таинственная роза

В меня вошла навязчивою грезой,

Там, где в вине иль у святых мощей,

Ее искали те, кто в плен вещей,

Несбывшихся желаний не попали,

А сонные, открыв глаза едва ли,

Назвали красоту. Ее листы -

У древних в бороде, на золотых

Уборах магов; у царя, чьи очи

Прозрели руки на кресте воочью

В парах Друидов и зажгли огонь,

Пока не вспыхнул гнев и умер он;

Кто встретил Фанда в белом блеске света

На берегу, где не бывали ветры;

Кто за любовь оставил целый мир,

Кто выдворил богов из их квартир;

Постился и скорбел над мертвецами,

Пока цвело все поле матерями;

Кто отшвырнул корону и печаль,

Увлек с собой паяцев, бардов вдаль

Прочь от лесов, блуждания и пьянства;

Кто продал дом, имущество, убранство;

Кто земли все и страны обошел,

Пока, смеясь и плача, не нашел

Одну жену, красою небывалой,

Что локоном своим околдовала

Сердец немало. Жду и я твои

Порывы ненависти и любви.

Когда же звезды вспыхнут в далях вечных,

Как искры из-под молотов кузнечных?

Твой час пришел, час бурь, ветров и гроз,

О, тайная, из самых тайных роз!

281002

The Second Coming

Turning and turning in the widening gyre

The falcon cannot hear the falconer;

Things fall apart; the centre cannot hold;

Mere anarchy is loosed upon the world,

The blood-dimmed tide is loosed, and everywhere

The ceremony of innocence is drowned;

The best lack all conviction, while the worst

Are full of passionate intensity.

Surely some revelation is at hand;

Surely the Second Coming is at hand.

The Second Coming! Hardly are those words out

When a vast image out of Spiritus Mundi

Troubles my sight: somewhere in sands of the desert

A shape with lion body and the head of a man,

A gaze blank and pitiless as the sun,

Is moving its slow thighs, while all about it

Reel shadows of the indignant desert birds.

The darkness drops again; but now I know

That twenty centuries of stony sleep

Were vexed to nightmare by a rocking cradle,

And what rough beast, its hour come round at last,

Slouches towards Bethlehem to be born?

Второе Пришествие.

За кругом круг — вращение все шире,

Хозяина уже не слышит сокол;

Распалось все; держать не может центр;

Анархия распространилась в мире,

Прибой окрашен кровью и повсюду

Невинности утоплен ритуал;

Добро лишилось веры, зло же силы

Наполнилось и страсти убежденья.

Все ближе, ближе светопреставленье;

Уже грядет Пришествие Второе.

Пришествие Второе! Что слова!

Когда мой взор тревожит образ Духа

Великого: где-то в песках пустыни

Лев страшный с головою человека,

Взгляд его пуст, безжалостен, как солнце,

Едва он движется, а вкруг него

Мелькают тени возмущенных птиц.

Тьма опускается; но знаю, знаю я,

Двадцать веков сон этот беспробудный

Пугал кошмар младенца в колыбели,

И что ж теперь, в час грозный зверя,

Горбатые родятся в Бетлхеме?

211002

The Rose Tree

"O words are lightly spoken",

said Pearse to Connolly;

"Maybe a breath of polite words

Has withered our Rose Tree;

Ore maybe but a wind that blows

Across the bitter sea."

"It needs to be but watered",

James Connolly replied,

"To make the green come out again

And spread on every side,

And shake the blossom from the bud

To be the garden's pride."

But where can we draw water",

Said Pearse to Connolly,

"When all the wells are parched away?

O plain as plain can be

There's nothing but our own red blood

Can make a right Rose Tree."

Розовый куст.

"Легко нам слово молвить",

Пирc Конноли сказал;

"От слов приятных, видно,

Куст розовый завял;

Или от ветра горького,

Что гонит с моря вал.

"Куст поливать бы надо," -

Джеймс Конноли изрек,

”Чтоб зелень появилась

И в рост пошел цветок,

Чтоб лепестком опавшим

Сад бы гордиться мог".

"Но где, скажи, взять воду?"

Пирс тихо произнес,

"Когда колодцы все сухи,

В них ни воды, ни слез.

Лишь кровью красной мы взрастим

Кустарник алых Роз".

201002

The Lover's Song

BIRD sighs for the air,

Thought for I know not where,

For the womb the seed sighs.

Now sinks the same rest

On mind, on nest,

On straining thighs.

Птица рвется летать,

Мысль — куда, не понять,

Семя о лоне грустит.

Ныне в покое все и везде:

Мысль — в уме, птица — в гнезде,

Семя во чреве спит.

280902

The Lover Tells Of The Rose In His Heart

ALL things uncomely and broken, all things worn out and old,


Еще от автора Уильям Батлер Йейтс
Воскресение

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Кельтские сумерки

Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) — классик ирландской и английской литературы ХХ века. Впервые выходящий на русском языке том прозы "Кельтские сумерки" включает в себя самое значительное, написанное выдающимся писателем. Издание снабжено подробным культурологическим комментарием и фундаментальной статьей Вадима Михайлина, исследователя современной английской литературы, переводчика и комментатора четырехтомного "Александрийского квартета" Лоренса Даррелла (ИНАПРЕСС 1996 — 97). "Кельтские сумерки" не только собрание увлекательной прозы, но и путеводитель по ирландской истории и мифологии, которые вдохновляли У.


Смерть Кухулина

Пьеса повествует о смерти одного из главных героев ирландского эпоса. Сюжет подан, как представление внутри представления. Действие, разворачивающееся в эпоху героев, оказывается обрамлено двумя сценами из современности: стариком, выходящим на сцену в самом начале и дающим наставления по работе со зрительным залом, и уличной труппой из двух музыкантов и певицы, которая воспевает героев ирландского прошлого и сравнивает их с людьми этого, дряхлого века. Пьеса, завершающая цикл посвящённый Кухулину, пронизана тоской по мифологическому прошлому, жившему по другим законам, но бывшему прекрасным не в пример настоящему.


Пьесы

Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) – великий поэт, прозаик и драматург, лауреат Нобелевской премии, отец английского модернизма и его оппонент – называл свое творчество «трагическим», видя его основой «конфликт» и «войну противоположностей», «водоворот горечи» или «жизнь». Пьесы Йейтса зачастую напоминают драмы Блока и Гумилева. Но для русских символистов миф и история были, скорее, материалом для переосмысления и художественной игры, а для Йейтса – вечно живым источником изначального жизненного трагизма.


Туманные воды

Эта пьеса погружает нас в атмосферу ирландской мистики. Капитан пиратского корабля Форгэл обладает волшебной арфой, способной погружать людей в грезы и заставлять видеть мир по-другому. Матросы довольны своим капитаном до тех пор, пока всё происходит в соответствии с обычными пиратскими чаяниями – грабёж, женщины и тому подобное. Но Форгэл преследует другие цели. Он хочет найти вечную, высшую, мистическую любовь, которой он не видел на земле. Этот центральный образ, не то одержимого, не то гения, возвышающегося над людьми, пугающего их, но ведущего за собой – оставляет широкое пространство для толкования и заставляет переосмыслить некоторые вещи.


Чистилище

Старик и юноша останавливаются у разрушенного дома. Выясняется, что это отец и сын, а дом когда-то принадлежал матери старика, которая происходила из добропорядочной семьи. Она умерла при родах, а муж её, негодяй и пьяница, был убит, причём убит своим сыном, предстающим перед нами уже стариком. Его мучают воспоминания, образ матери возникает в доме. Всем этим он делится с юношей и поначалу не замечает, как тот пытается убежать с их деньгами. Но между ними начинается драка и Старик убивает своего сына тем же ножом, которым некогда убил и своего отца, завершая некий круг мучающих его воспоминаний и пресекая в сыне то, что было страшного в его отце.