Стихи - [38]
И что тебя укрыло мглой,
И отчего лицо во мгле
Скрываешь?
Память о былом
Меня гнетет: о днях блаженных
Жены, не ведавшей измены,
О мертвых женах и мужах
И обо всем, что ныне — прах.
Ты, возлюбивший стольких жен,
Чей круг на день не довершен,
Полюбишь ли теперь иную,
Чье сердце бьется и тоскует,
Как и у тех, но от вершины
В последнем часе?
Вспомнил ныне,
Что я с тобой давно знаком!
Иссохший терн над родником,
Туманный холм, и дева-птица
То в танце яростном кружится,
То реет ястребом крылатым…
Я распахнул тебе объятья,
Но ты исчезла в тот же миг.
Забудь и холм, и тот родник
И распахни объятья снова!
Ты был смелее, право слово,
Пред полуптицей! Я твоя:
Не ястреб — дева.
Ну а я -
Не тот юнец в порыве страсти.
В тебе огонь последней части
Горит на грани полноты,
Но застит мне твои черты
Воспоминаний тяжкий гнет
И распрямиться не дает.
Так поцелуй меня в уста!
Хотя и меркнет красота
Пред памятью, но губ моих
Коснись — и все забудешь вмиг
Пред совершенной красотой.
И жало совести слепой
Не уязвит меня отныне?
Теченье времени застынет,
И долгий мой круговорот
Слиянье наших уст замкнет
В безбрежной грезе. Утолит
Любую жажду, усмирит
Любое сердце — и твое,
Кухулин! — это забытье.
Так не противься — напои
Мои уста!
Уста твои!
[Собираются поцеловаться, но он отворачивается.]
О Эмер, Эмер!
Значит, вот
О ком тоска тебя гнетет!
Как будто вижу вдалеке:
Плечо к плечу, рука в руке,
О Эмер, снова мы вдвоем
Вступаем в твой наследный дом!
Как умер, так зовешь ее,
А был живым — ни в грош ее
Не ставил!
Эмер, Эмер, где ты?
Ты преступил свои обеты:
Любую девку-неумеху,
Любого друга-пустобреха
При жизни ты ценил дороже,
Чем кров ее, и стол, и ложе.
Но ни одна из смертных жен
Над тем не властна, кто рожден
Для мира, где обет любви -
Всего лишь прах воспоминаний,
Где взор омытый не туманит
Земная грязь.
Уста твои!
[Сида выходит; Дух Кухулина следует за ней.]
Кричи, что ты навеки отвергаешь
Его любовь! Не мешкай, поспеши!
Нет, ни за что не крикну.
Ну и дура!
Я, недруг Фанд, явился помешать ей,
А ты стоишь и зря теряешь время!
Ты слышишь стук копыт на берегу?
Прислушайся, как бьют копытом кони!
Она уже взошла на колесницу,
Но он еще не с нею. Торопись же!
Последний миг настал — кричи, кричи!
Отринь его — и власти Фанд конец.
Уже одной ногой на колесницу
Ступил Кухулин — крикни, что велю!..
Любовь Кухулина навеки отвергаю!
[Тело Кухулина падает на ложе, наполовину задергивая занавеску. Этне Ингуба входит и опускается на колени у ложа.]
Вернись ко мне, любимый! Это я -
Я, Этне!.. О, смотри! Он возвратился,
Он с нами вновь, на ложе шевельнулся!
Я, я одна его отвоевала
У моря, я его вернула к жизни!
Он просыпается.
[Тело на ложе поворачивается. На нем снова героическая маска Кухулина.]
О руки, эти руки!
Этне Ингуба!.. Знаешь ли, я был
В каком-то странном месте, и мне страшно.
[Первый Музыкант выходит на авансцену, остальные два подходят к нему с обеих сторон и поют, развертывая полотнище.]
— Отчего так гулко и странно
Бьется сердце твое, открой?
— Я увидел в гостях изваянье -
Одиночества лик роковой.
Дышит статуя, движется мимо,
И в груди ее сердце стучит
Громче наших бесед у камина.
Когда же оно замолчит?!
О, скорбная награда
Безвременных могил!
Мы пред тобой без сил
Склоняемся в молчанье,
Не подымая взгляда, -
Оброним вздох случайный
И отойдем без сил.
Для волненья не видно причины,
Дверь закрыта и крепок сон,
И не сыщется в свете мужчины,
Что красою твоей не пленен,
Но и тот, кто грезил тобою
Дольше многих, верней других, -
О, бессильно сердце земное! -
Позабудет бессмертный лик.
О, скорбная награда
Безвременных могил!
Мы пред тобой без сил
Склоняемся в молчанье,
Не подымая взгляда, -
Оброним вздох случайный
И отойдем без сил.
Что же сердце не знает покоя?
Кто избранником стал твоим?
Расцветешь совершенной красою -
Мысль растает, как легкий дым;
Но и это тоже опасно:
При трех четвертях бледны
Звезды в небе — совсем угаснут
Пред сияньем полной луны.
О, скорбная награда
Безвременных могил!
Мы пред тобой без сил
Склоняемся в молчанье,
Не подымая взгляда, -
Оброним вздох случайный
И отойдем без сил.
Туманные воды
Посвящение
леди Августе Грегори[82]
Среди семи лесов бродил я в Кулэ:[83]
Шан-валла,[84] где тенистый пруд меж ив
Скликает диких уток зимним утром;
Кайль-дорта[85] темный; Кайль-на-но[86] лучистый,
Где сотни белок счастливо резвятся,
Как будто скрылись меж зеленых веток
От старости и смерти; Парк-на-ли,[87]
Где глушат тропы ясень и орешник;
Парк-на-карраг,[88] где в воздухе зеленом
Разлит медвяный запах диких пчел;
Парк-на-таррав,[89] где взор, подвластный чарам,
Встречал бессмертных, нежно-горделивых;
Лес Инхи,[90] где барсук, лиса и ласка
Таятся, а за ним — тот древний лес,
Что Бидди Эрли[91] прозвала зловещим:
Семь запахов, семь вздохов, семь лесов.
Мой взор был слеп и неподвластен чарам,
Но всё ж и мне в ночи бывали грезы
О тех созданьях, что счастливей смертных:
Они кружили вкруг меня в тенях,
Сплетаясь с голосами и огнями;
И образы преданья о Форгэле
И о Декторе, о пустынных водах
Кружили вкруг меня в огнях и звуках,
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) — классик ирландской и английской литературы ХХ века. Впервые выходящий на русском языке том прозы "Кельтские сумерки" включает в себя самое значительное, написанное выдающимся писателем. Издание снабжено подробным культурологическим комментарием и фундаментальной статьей Вадима Михайлина, исследователя современной английской литературы, переводчика и комментатора четырехтомного "Александрийского квартета" Лоренса Даррелла (ИНАПРЕСС 1996 — 97). "Кельтские сумерки" не только собрание увлекательной прозы, но и путеводитель по ирландской истории и мифологии, которые вдохновляли У.
Пьеса повествует о смерти одного из главных героев ирландского эпоса. Сюжет подан, как представление внутри представления. Действие, разворачивающееся в эпоху героев, оказывается обрамлено двумя сценами из современности: стариком, выходящим на сцену в самом начале и дающим наставления по работе со зрительным залом, и уличной труппой из двух музыкантов и певицы, которая воспевает героев ирландского прошлого и сравнивает их с людьми этого, дряхлого века. Пьеса, завершающая цикл посвящённый Кухулину, пронизана тоской по мифологическому прошлому, жившему по другим законам, но бывшему прекрасным не в пример настоящему.
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) – великий поэт, прозаик и драматург, лауреат Нобелевской премии, отец английского модернизма и его оппонент – называл свое творчество «трагическим», видя его основой «конфликт» и «войну противоположностей», «водоворот горечи» или «жизнь». Пьесы Йейтса зачастую напоминают драмы Блока и Гумилева. Но для русских символистов миф и история были, скорее, материалом для переосмысления и художественной игры, а для Йейтса – вечно живым источником изначального жизненного трагизма.
Эта пьеса погружает нас в атмосферу ирландской мистики. Капитан пиратского корабля Форгэл обладает волшебной арфой, способной погружать людей в грезы и заставлять видеть мир по-другому. Матросы довольны своим капитаном до тех пор, пока всё происходит в соответствии с обычными пиратскими чаяниями – грабёж, женщины и тому подобное. Но Форгэл преследует другие цели. Он хочет найти вечную, высшую, мистическую любовь, которой он не видел на земле. Этот центральный образ, не то одержимого, не то гения, возвышающегося над людьми, пугающего их, но ведущего за собой – оставляет широкое пространство для толкования и заставляет переосмыслить некоторые вещи.
Старик и юноша останавливаются у разрушенного дома. Выясняется, что это отец и сын, а дом когда-то принадлежал матери старика, которая происходила из добропорядочной семьи. Она умерла при родах, а муж её, негодяй и пьяница, был убит, причём убит своим сыном, предстающим перед нами уже стариком. Его мучают воспоминания, образ матери возникает в доме. Всем этим он делится с юношей и поначалу не замечает, как тот пытается убежать с их деньгами. Но между ними начинается драка и Старик убивает своего сына тем же ножом, которым некогда убил и своего отца, завершая некий круг мучающих его воспоминаний и пресекая в сыне то, что было страшного в его отце.