Стихи - [20]

But call me first through the gate;

For the good are always the merry,

Save by an evil chance,

And the merry love the fiddle,

And the merry love to dance:

And when the folk there spy me,

They will all come up to me,

With "Here is the fiddler of Dooney!"

And dance like a wave of the sea.

Строки, написанные в минуту уныния

Когда же я глядел в последний раз

На черных леопардов под луной,

На волны длинных тел и зелень глаз?

И вольных ведьм на свете — ни одной,

Сих дам достойнейших: ни метел их, ни слёз,

Сердитых слёз их больше нет как нет.

Святых кентавров не сыскать в холмах,

И я жестоким солнцем ослеплен.

Воительница-мать, луна, вернулась в прах.

На рубеже пятидесяти лет

Я боязливым солнцем ослеплен.

Lines Written in Dejection

When have I last looked on

The round green eyes and the long wavering bodies

Of the dark leopards of the moon?

All the wild witches those most noble ladies,

For all their broom-sticks and their tears,

Their angry tears, are gone.

The holy centaurs of the hills are vanished;

I have nothing but the embittered sun;

Banished heroic mother moon and vanished,

And now that I have come to fifty years

I must endure the timid sun.

Увядание ветвей

Шепталась с птицами луна, и я воскликнул: "Пусть

Не молкнут крики кулика и ржанки горький стон, -

Но где же нега слов твоих, и радость их, и грусть?

Смотри: дорогам нет конца, и нет душе приюта".

Медово-бледная луна легла на сонный склон,

И я на Эхтге[43] задремал, в ручьевой стороне.

Не ветер ветви иссушил, не зимний холод лютый, -

Иссохли ветви, услыхав, что видел я во сне.

Я знаю тропы, где идут колдуньи в час ночной,

В венцах жемчужных поднявшись из мглы озерных вод,

С куделью и веретеном, с улыбкой потайной;

Я знаю, где луна плывет, где, пеною обуты,

Танцоры племени Дану[44] сплетают хоровод

На луговинах островных при стынущей луне.

Не ветер ветви иссушил, не зимний холод лютый, -

Иссохли ветви, услыхав, что видел я во сне.

Я знаю сонную страну, где лебеди кружат,[45]

Цепочкой скованы златой, и на лету поют,

Где королева и король в блаженстве без отрад

Блуждают молча: взор и слух навек у них замкнуты

Премудростью, что в сердце им лебяжьи песни льют, -

То знаю я да племя птиц в ручьевой стороне.

Не ветер ветви иссушил, не зимний холод лютый, -

Иссохли ветви, услыхав, что видел я во сне.

THE WITHERING OF THE BOUGHS

I CRIED when the moon was murmuring to the birds:

"Let peewit call and curlew cry where they will,

I long for your merry and tender and pitiful words,

For the roads are unending, and there is no place to my mind."

The honey-pale moon lay low on the sleepy hill,

And I fell asleep upon lonely Echtge of streams.

No boughs have withered because of the wintry wind;

The boughs have withered because I have told them my dreams.

I know of the leafy paths that the witches take,

Who come with their crowns of pearl and their spindles of wool,

And their secret smile, out of the depths of the lake;

I know where a dim moon drifts, where the Danaan kind

Wind and unwind their dances when the light grows cool

On the island lawns, their feet where the pale foam gleams.

No boughs have withered because of the wintry wind;

The boughs have withered because I have told them my dreams.

I know of the sleepy country, where swans fly round

Coupled with golden chains, and sing as they fly.

A king and a queen are wandering there, and the sound

Has made them so happy and hopeless, so deaf and so blind

With wisdom, they wander till all the years have gone by;

I know, and the curlew and peewit on Echtge of streams.

No boughs have withered because of the wintry wind;

The boughs have withered because I have told them my dreams.

Фазы Луны

Прислушался старик, на мост взойдя.

Бредут они с приятелем на юг

Дорогой трудной. Башмаки в грязи,

Одежда коннемарская в лохмотьях;

Но держат шаг размеренный, как будто

Им путь еще неблизкий до постели,

Хоть поздняя ущербная луна

Уже взошла. Прислушался старик.

Ахерн. Что там за звук?

Робартс. Камышница плеснулась,

А может, выдра прыгнула в ручей.

Мы на мосту, а тень пред нами — башня;

Там свет горит — он до сих пор за чтеньем.

Как все ему подобные, досель

Он находил лишь образы; быть может,

Он поселился здесь за свет свечи

Из башни дальней, где сидел ночами

Платоник Мильтона иль духовидец-принц

У Шелли, — да, за одинокий свет

С гравюры Палмера как образ тайнознанья,

Добытого трудом: он ищет в книгах

То, что ему вовеки не найти.

Ахерн. А почему б тебе, кто все познал,

К нему не постучаться и не бросить

Намек на истину — не больше, чем достанет

Постичь: ему не хватит целой жизни

Чтоб отыскать хоть черствую краюшку

Тех истин, что тебе — как хлеб насущный;

Лишь слово обронить — и снова в путь?

Робартс. Он обо мне писал цветистым слогом,

Что перенял у Пейтера, а после,

Чтоб завершить рассказ, сказал, я умер, -

Вот и останусь мертвым для него.

Ахерн. Так спой еще о лунных превращеньях!

Воистину, твои слова — как песнь:

«Мне пел ее когда-то мой создатель…»

Робартс: Луна проходит двадцать восемь фаз,

От света к тьме и вспять по всем ступеням,

Не менее. Но только двадцать шесть -

Те колыбели, что качают смертных:

Нет жизни ни во тьме, ни в полном свете.

От первого серпа до половины