Стихи - [7]

Которым лижут львы распоротое чрево,

Да тот, кто взял свой хлеб, но, о грехах скорбя,

Не ест и голодом в ночи казнит себя.

И отживут они в монастырях забытых,

Как будто в сумрачных изваяны гранитах.

Перевод Н. Рыковой

Из книги «У обочин дороги» (1882–1894)

Артвельде [6]

Смерть величавая из глубины органа

Под свод готический возносит до высот

Вождя фламандского, чье имя каждый год

В день поминания горит из-под тумана.

Кровавой чередой прошли над ним века,

Но в битвах и резне, в отчаянье восстанья

Народ хранит о нем священные преданья, —

Течет в вечерний час рассказ у камелька…

Низвергнув королей, он их топтал ногами.

Доверчиво к нему стекаясь без конца,

Вручал ему народ и руки и сердца,

И бушевало в нем стихий народных пламя,

Он знал и помыслы и душу знал народа,

И он провидел бунт, что в будущем блеснет

Как факел огненный; и рук могучий взлет

В грядущем предвещал желанную свободу.

Творил он чудеса — легенды в мире прозы, —

Преграды все ломал, в борьбе добра и зла,

Покуда в саван смерть его не облекла,

И мрак окутал лоб, где вспыхивали грозы.

Он пал в вечерний час, предательски убитый…

А в городе народ восстал в вечерний час.

Перевод Б. Томашевского

Часы

Ночью, в молчании черном, где тени бесшумные бродят, —

Стук костыля, деревянной ноги.

Это по лестнице времени всходят и сходят

Часы, это их шаги!

Вокруг устарелых эмблем и наивных узоров

Цифр под стеклом утомительный ряд.

О, луны угрюмых, пустых коридоров:

Часы и их взгляд!

Деревянный киоск роковых откровений,

Взвизги напилка, и стук молотков,

И младенческий лепет мгновений, —

Часы и их зов!

Гроба, что повешены всюду на стены,

Склепы цепей и скелетов стальных,

Где кости стучат, возвещая нам числа и смены…

Часы и весь ужас их!

Часы!

Неутомимы, бессонны,

Вы стучите ногами служанок в больших башмаках,

Вы скользите шагами больничных сиделок.

Напрасно вас молит мой голос смущенный.

Вы сдавили мой страх

Циркулем ваших безжалостных стрелок.

Перевод В. Брюсова

Не знаю, где

Это где-то на севере, где, я не знаю,

Это где-то на полюсе, в мире стальном,

Там, где стужа когтями скребется по краю

Селитренных скал, изукрашенных льдом.

Это — холод великий, едва отраженный

В серебряном зеркале мертвых озер;

Это — иней, что точит, морочит бессонный,

Низкорослый, безлиственный бор.

Это — полночь, огромный скелет обнаженный

Над серебряным зеркалом мертвых озер,

Это — полночь, что точит, морочит, хохочет,

Но раздвинуть руками гигантскими хочет

Холодный и звездный простор.

В дали полуночной безвольной

Это смолкнувший звон колокольный,

Это убранный снегом и льдами собор.

Это хор похоронный, с которым без слов я рыдаю,

Литургия Великого Холода в мире стальном.

Это где-то — не в старом ли северном крае? — не знаю!

Это где-то — не в старом ли северном сердце? — в моем!

Перевод В. Брюсова

Дурной час

С тех пор как схлынули прощальные огни,

Все дни мои в тени, все тяжелей они.

Я верил в разум мой, где не гнездились тени,

И мысль моя (в ней солнца шар пылал,

В ней гнев светился, яростен и ал)

Кидалась некогда на скалы заблуждений.

Надменный, радость я немую знал:

Быть одиноким в дебрях света;

Я верил лишь в могущество поэта

И лишь о творчестве мечтал,

Что нежно и спокойно возникает

И движется (а путь широк и прям)

К тем очагам,

Где доброта пылает.

Как темен был тот вечер, полный боли,

Когда сомненьями себя душа сожгла

Дотла

И трещины разъяли стену воли!

Вся твердость рухнула во прах.

Персты? Без сил. Глаза? Пусты. Надменность? Смята.

Стучится кровь печальная в висках,

И жизнь, как пьявками, болезнями объята…

Теперь, сходя во гроб, летя невесть куда,

О, как хотел бы я, чтобы над мглой бездонной,

Как мрамор, пыткою и славой опаленный,

Мое искусство рдело бы всегда!

Перевод Г. Шенгели

Ноябрь

Вот листья, цвета гноя и скорбей, —

Как падают они в моих равнинах;

Как рой моих скорбей, все тяжелей, желтей, —

Так падают они в душе моей.

Лохмотьями тяжелых облаков

Окутавши свой глаз слепой,

Проник, под ветра грозный вой,

Шар солнца, старый и слепой.

Ноябрь в моей душе.

Над илом ивы чуть видны; в туманы,

Мелькая, черные уносятся бакланы,

И льется крик их, долгий, точно вечность,

Однообразный, — в бесконечность.

Ноябрь в моей душе,

О, эти листья, что спадают,

Спадают;

О, этот бесконечный дождь

И этот вой средь голых рощ,

Однообразный, рвущий все в душе!

Перевод Г. Шенгели

Где-то там

Блаженство тишины и ладан ароматный,

Плывущий от цветов в закатный час глухой,

И вечер медленный, прозрачный, необъятный

На ложе золотом покоится с землей

Под алым пологом, — а тишина все длится!

Блаженство тишины, и облаков простор,

И жемчуг островов, и берег серебристый,

Коралл и перламутр, а дальше, в выси чистой,

Неуловимых звезд в листве мелькнувший взор;

На небесах река молочная струится

В неведомую даль, в недостижимость сфер,

Чтоб, оторвавшись, ускользнуть

В похожий на любовь палящий тихий путь,

Ушедший в дым легенд, как плаванье галер.

Перевод Б. Томашевского

Из книги «Вечера» (1888)

Человечество

Распятые в огне на небе вечера

Струят живую кровь и скорбь свою в болота,

Как в чаши алые литого серебра.

Чтоб отражать внизу страданья ваши, кто-то

Поставил зеркала пред вами, вечера!

Христос, о пастырь душ, идущий по полянам

Звать светлые стада на светлый водопой,

Гляди: восходит смерть в тоске вечеровой,