Стихи - [6]

Пропитанный обед, приправы грузных блюд

Солят гортани им, напиться призывая.

Толкутся в кабачках, кричат наперебой,

Дерутся, челюсти и скулы сокрушая

Крестьянам ближних сел, которые порой

Влепляют поцелуй иной красотке местной,

Имущество других стараясь утащить.

Все, что прикоплено, пригоршней полновесной

Швыряют, чтоб пьянчуг на славу угостить.

И те, чья голова покрепче, горделиво,

С осанкой королей, глотают разом жбан —

Один, другой, еще! — клубящегося пива.

Им в лица бьет огонь, вокруг густой туман.

Глаза кровавые и рот, блестящий салом,

Сверкают, словно медь, во мраке от луча. —

Пылает. оргия. На тротуаре впалом

Кипит и пенится горячая моча.

Валятся пьяницы, споткнувшись вдруг о кочку;

Другие вдаль бредут, стараясь не упасть.

И праздничный припев горланят в одиночку,

Смолкая, чтоб икнуть иль выблеваться всласть.

Оравы крикунов сбиваются кружками

На главной площади, и парни к девкам льнут,

Облапливают их, в них тычась животами,

Им шеи жирные звериной лаской жгут,

И те брыкаются, свирепо отбиваясь.

В домах же, где висит у низких потолков

Угрюмый, серый чад, где пот, распространяясь

Тяжелым запахом от грязных тюфяков,

Осел испариной на стеклах и кувшинах, —

Там пар танцующих толчется тесный ряд

Вдоль расписных столов и шатких лавок длинных,

И стены, кажется, от топота трещат.

Там пьянство, яростней и исступленней вдвое,

Топочет, вопиет и буйствует сквозь вой

Петушьих, тонких флейт и хриплый стон гобоя.

Подростки щуплые, пуская дым густой,

Старухи в чепчиках, детины в синих блузах —

Все скачут, мечутся в безумной плясовой,

Икают. Каждый миг рои пьянчуг кургузых,

Сейчас ввалившихся, вступают в грузный строй

Кадрили, что точь-в-точь напоминает драку,

И вот тогда всего отчаянней орут,

И каждый каждого пинает, как собаку,

В готовности поднять на самых близких кнут.

Безумствует оркестр, нестройный шум удвоя

И воплями покрыв ревущий гомон ссор;

Танцуют бешено, без лада и без строя;

Там — попритихли, пьют, глуша вином задор.

И тут же женщины пьянеют, горячатся,

Жестокий плотский хмель им зажигает кровь,

И в этой буре тел, что вьются и клубятся,

Желанья пенятся, и видно вновь и вновь,

Как парни с девками, сшибаясь, наступая,

Обороняясь, мчат свой исступленный пляс,

Кричат, беснуются, толкаясь и пылая,

Мертвецки пьяные, валятся и подчас

Переплетаются какой-то дикой пряжей

И, с пеною у губ, упорною рукой

Свирепо платья мнут и потрошат корсажи.

И парни, озверев, так поддают спиной,

Так бедра прыгают у девушек, что мнится:

Здесь свального греха вздымаются огни.

5

Пред тем как солнца жар багряно разгорится,

Спугнув туман, что встал в предутренней тени,

В берлогах, в погребах уже стихает пьянство.

Кермесса кончилась, опав и ослабев;

Толпа домой идет и в глубине пространства

Скрывается, рыча звериный свой напев.

За нею старики, струей пивного пота

Одежду грязную и руки омочив,

Шатаясь, чуть бредут — сковала их дремота —

На фермы, скрытые в широком море нив.

Но в бархатистых мхах оврагов потаенных,

В густой траве лугов, где блеск росы осел,

Им слышен странный шум, звук вздохов приглушенных —

То захлебнулась страсть на алом пире тел.

Кусты как бы зверьми возящимися полны.

Там случка черная мятется в мягких льнах,

В пушистом клевере, клубящемся как волны;

Стон страсти зыблется на зреющих полях,

И хриплым звукам спазм псы хором отвечают.

О жарких юных днях мечтают старики.

И те же звуки их у самых ферм встречают:

В хлеву, где возятся испуганно телки,

Где спит коровница на пышной куче сена,

Там для случайных пар уютный уголок,

Там те ж объятия и тех же вздохов пена,

И та же страсть, пока не заблестит восток.

Лишь солнце развернет своих лучей кустарник

И ядрами огня проломит кругозор —

Ржет яро жеребец проснувшийся; свинарник

Шатают кабаны, толкаясь о запор,

Как охмеленные разгулом ночи пьяным.

Помчались петушки, алея гребешком,

И утро все звенит их голосом стеклянным.

И стая жеребят брыкается кругом.

Дерущиеся псы льнут к сукам непокорным;

И грузные быки, взметая пыль хвостом,

Коров преследуют свирепо и упорно.

Тогда, сожженные желаньем и вином,

Кровь чуя пьяную в сердцах, в висках горящих,

С гортанью, сдавленной тугой рукой страстей,

Нашаря в темноте стан жен своих храпящих,

Они, те старики, опять плодят детей.

Перевод Г. Шенгели

Из книги «Монахи» (1886)

Дикий монах

Бывают и теперь монахи, что — порой

Нам кажется — пришли из древней тьмы лесной.

Как будто в сумрачных изваяны гранитах,

Они всегда живут в монастырях забытых.

Полночный ужас чащ смолистых и густых

Таинственно гудит в их душах грозовых,

По ветру треплются их бороды, как серый

Ольшаник, а глаза — что ключ на дне пещеры,

И в складках длинных ряс, как будто в складках мглы,

Похожи их тела на выступы скалы.

Они одни хранят в мельканьях жизни новой

Величье дикости своей средневековой;

Лишь страхом адских кар смутиться может вдруг

Железной купиной щетинящийся дух;

Им внятен только бог, что в ярости предвечной

Греховный создал мир для казни бесконечной,

Распятый Иисус, ужасный полутруп,

С застывшей скорбью глаз, кровавой пеной губ

И смертной мукою сведенными ногами, —

Как он немецкими прославлен мастерами, —

Великомучеников облики святых,

Когда на медленном огне пытают их,

Да на песке арен терзаемые девы,