Стихи - [19]

Доверчивый и осторожный зверь.

И странно мне: какой инстинкт могучий

Ему всегда указывает дверь!

Он взаперти, но часто у порога

На задних лапках тычет носом в щель…

Нет, ежик, подожди еще немного,

Не уходи на зимнюю метель.

Ну, а потом, тебя мы не обидим,

И наши отношения чисты:

В весенний день с тобой мы вместе выйдем,

И ты уйдешь домой, в свои кусты…

Но… верно потому, что мы не звери,

И наш инстинкт безвременно угас,

Как трудно нам найти дорогу к двери,

В которую бы выпустили нас.

1949

«Маленький, насмешливый и гордый…»

Маленький, насмешливый и гордый

В бурке вместо черного плаща,

Не умел он бешеных аккордов

Ни в стихах, ни в жизни укрощать.

С Богом, с совестью, с неотвратимым роком

Вел он смелый и неравный бой…

Быть средь современников пророком —

Тяжкий жребий, посланный судьбой.

Лед и зной божественного дара

Сочетала в нем судьбы рука —

С бесшабашной удалью гусара

Сквернослова и озорника.

Есть домишко возле самой кручи,

Там, где ночи влажны, дни сухи —

В нем за дерзость сосланный поручик

Пил, томился, и писал стихи.

И туда же, ненависть отринув,

С мертвой дрожью побелевших губ

Приходил взволнованный Мартынов

Посмотреть в последний раз на труп.

Ведь вчера еще змеился смехом

Рот надменный, что теперь закрыт.

Никогда ущелий горных эхо

Этот дерзкий смех не повторит.

И сейчас, когда навеки нем он,

Над покрытым буркой мертвецом

Пролетел, быть может, мрачный Демон

С вписанным в бессмертие лицом.

«В детстве засыпал с молитвой “Верую”…»

В детстве засыпал с молитвой «Верую»,

Прожил жизнь, не веря, не любя…

И воздал Господь мне полной мерою,

О моем неверии скорбя.

И за то, что ты зовешься Верою,

Запретил Он мне любить тебя.

Стихи, частью напечатанные в различных газетах и журналах, хранившиеся в архиве поэта, написанные в период пятидесятых годов:

«Барак, собака, чахлый лес и поле…»

Барак, собака, чахлый лес и поле,

А может быть, и снег пойдет потом…

И легче груз неугасимой боли

Пред этим сиротливым Рождеством…

В лесу не будет очень одиноко

Среди полян заснеженных бродить…

Собака мне не сделает упрека

Что я молчу, и скучен, может быть…

А вечером — потрескивает хвоя,

Горит огонь и сизый дым идет.

Собака скажет: нас, хозяин, двое,

Ты не грусти… и руку мне лизнет.

И лапищи положит мне на плечи,

Как молчаливый, ласковый привет

От той, что не приедет в этот вечер,

И вообще… которой больше нет.

И скажет глаз мне золотистокарий:

«Хоть музыку не очень я люблю,

Сыграй, хозяин, все же на гитаре,

И я с тобою вместе поскулю».

И оба с ней поскулим мы немного,

О том, что все на свете боль и дым,

Что наша загорожена дорога

Давным-давно сугробом снеговым.

1950

О нежности («Неважна эта близость, эта страсть…»)

Неважна эта близость, эта страсть,

Как спутники любви, что нас томят, волнуя, —

Я понимаю силу их и власть,

Всю гамму чувств от первых поцелуев.

И душ созвучных музыкальный строй,

С любимой, увлекающей в безбрежность,

Я понимаю все, но их родной сестрой

Всех этих чувств сестрой должна быть нежность!

«Паучок по стенке вниз спустился…»

Паучок по стенке вниз спустился —

Это значит: завтра будет счастье,

Ты, наверно, мне письмо напишешь,

В нем найду я ласковые строки.

Что ж письмо? — мне говорит рассудок, —

Не письмо, бы, а ее увидеть,

Может быть, тогда бы было счастье!

Что же с ней встречаться понапрасну, —

Говорит мне жадный голос страсти,

Ежели она тебя не любит,

И тебе принадлежать не может…

Но она, быть может, пожалеет, —

Отвечает трепетное сердце,

Этого, конечно, очень мало,

Но порой и этого довольно,

Чтобы сердце пело и звенело.

Господи! — взмолюсь я безутешно,

Что мне делать с этим разногласьем?

Сердце скромно, страсть неутолима,

А рассудок мелочно расчетлив…

Почему ты, Боже, так сурово

Поступил со мною в жизни этой,

Для чего так рано я родился,

И не стал ровесником любимой?

Был бы молодым я, смелым, сильным,

И схватил ее в свои объятья,

И держал бы на руках, как Солнце,

Даже рук своих не обжигая!

Отвечает мне Господь с Престола:

«Если б был ровесником любимой,

То прошел бы мимо равнодушно,

Хоть была б в сто крат она прелестней.

Потому что в жизни ценят люди

К сожаленью то, что ускользает,

И легко проходит между пальцев,

Как вода в Сахаре или Гоби.

Ну, а все, что черпают ковшами,

Никогда они не замечают…

Вот, когда дырявым станет ковшик,

А источник высохнет в пустыне, —

Лишь тогда они понять способны,

Что имели и чего лишились.»…

1950

«Идем мы по таинственным кривым…»

Идем мы по таинственным кривым,

Все исказив, и перепутав числа,

И не дано ни мертвым, ни живым

Понять закон божественного смысла.

А хорошо поверить бы опять

Во все, что не надумано и ясно,

Что дважды два — четыре, а не пять,

И то, что Солнце светит не напрасно.

Что параллели, как учили мы,

Идут в пространстве, не пересекаясь,

А лучшие и светлые умы

Проходят жизнь, о жизнь не спотыкаясь.

И что касаясь нежных, страстных губ,

Мы — мира кратковременные гости,

Могли забыть, что труп целует труп,

И то, что кости обнимают кости!

Что есть дома, где можно отдохнуть,

Зажечь огонь, пережидая вьюгу,

И что прямая — самый краткий путь

Меж двух сердец, поверивших друг другу!

Но… параллели сходятся крестом,

И числа лгут, и в доме свет потушен.

И разве может греть какой-то дом,

Где и очаг, и самый дом разрушен?

Так все напрасно: тускл и сер рассвет,