Стихи - [3]

Судьбу мятежников деля,

Я погоню коня…

Надеюсь — плаха короля

Готова для меня».

1926

Русская и советская поэзия для студентов-иностранцев. А.К.Демидова, И.А. Рудакова. Москва: «Русский язык», 1981.

ПЕСНЯ О ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ

Серы, прохладны и немы

Воды глубокой реки.

Тихо колышутся шлемы,

Смутно мерцают штыки.

Гнутся высокие травы,

Пройденной былью шурша.

Грезятся стены Варшавы

И камыши Сиваша.

Ваши седые курганы

Спят над широкой рекой.

Вы разрядили наганы

И улеглись на покой.

Тучи слегка серебристы

В этот предутренний час,

Тихо поют бандуристы

Славные песни о вас.

Слушают грохот крушенья

Своды великой тюрьмы.

Дело ее разрушенья

Кончим, товарищи, мы.

Наша священная ярость

Миру порукой дана:

Будет безоблачна старость,

Молодость будет ясна.

Гневно сквозь сжатые зубы

Плюнь на дешевый уют.

Наши походные трубы

Скоро опять запоют.

Музыкой ясной и строгой

Нас повстречает война.

Выйдем — и будут дорогой

Ваши звучать имена.

Твердо пойдем, побеждая,

Крепко сумеем стоять.

Память о вас молодая

Будет над нами сиять.

Жесткую выдержку вашу

Гордо неся над собой,

Выпьем тяжелую чашу,

Выдержим холод и бой.

Все для того, чтобы каждый,

Смертью дышавший в борьбе,

Мог бы тихонько однажды

В сердце сказать о себе:

«Я создавал это племя,

Миру несущее новь,

Я подарил тебе, время,

Молодость, слово и кровь».

1927

Русская и советская поэзия для студентов-иностранцев. А.К.Демидова, И.А. Рудакова. Москва: «Русский язык», 1981.

ИСПОВЕДЬ

«Смотри, дитя, в мои глаза,

Не прячь в руках лица.

Поверь, дитя: глазам ксендза

Открыты все сердца.

Твоя душа грехом полна,

Сама в огонь летит.

Пожертвуй церкви литр вина

И бог тебя простит».

«Но я, греховный сок любя,

Когда пришла зима

Грехи хранила для тебя,

А ром пила сама.

С любимым лежа на боку,

Мы полоскали рты…»

«Так расскажи духовнику,

В чем согрешила ты?»

«Дебат у моего стола

Религию шатал.

Мои греховные дела

Гремят на весь квартал».

«Проступок первый не таков,

Чтоб драть по десять шкур:

У папы много дураков

И слишком много дур.

Но сколько было и когда

Любовников твоих?

Как целовала и куда

Ты целовала их?»

«С тех пор, как ты лишен стыда,

Их было ровно сто.

Я целовала их туда,

Куда тебя — никто».

«От поцелуев и вина

До ада путь прямой.

Послушай, панна, ты должна

Прийти ко мне домой!

Мы дома так поговорим,

Что будет стул трещать,

И помни, что Высокий Рим

Мне дал права прощать».

«Я помолюсь моим святым

И мессу закажу,

Назначу пост, но к холостым

Мужчинам не хожу».

«Тогда прощай. Я очень рад

Молитвам и постам,

Ведь ты стремишься прямо в ад

И, верно, будешь там».

«Но я божницу уберу,

Молясь, зажгу свечу…

Пусти, старик, мою икру,

Я, право, закричу!..»

«Молчи, господь тебя прости

Своим святым крестом!..»

«Ты… прежде… губы отпусти,

А уж грехи — потом!»

1926

Екатеринослав Русская и советская поэзия для студентов-иностранцев. А.К.Демидова, И.А. Рудакова. Москва: «Русский язык», 1981.

КАЗНЬ

Дохнул бензином легкий форд

И замер у крыльца,

Когда из дверцы вылез лорд,

Старик с лицом скопца.

У распахнувшихся дверей,

Поникнув головой,

Ждал дрессированный лакей

В чулках и с булавой.

И лорд, узнав, что света нет

И почта не пришла,

Прошел в угрюмый кабинет

И в кресло у стола,

Устав от треволнений дня,

Присел, не сняв пальто.

Дом без воды и без огня

Угрюм и тих. Ничто

Не потревожит мирный сон.

Плывет огонь свечи,

И беспокойный телефон

Безмолвствует в ночи.

Лорд задремал. Сырая мгла

Легла в его кровать.

А дрема вышла из угла

И стала колдовать:

Склонилась в свете голубом,

Шепча ему, что он

Под балдахином и гербом

Вкушает мирный сон.

Львы стерегут его крыльцо,

Рыча в густую мглу,

И дождик мокрое лицо

Прижал к его стеклу.

Но вот в спокойный шум дождя

Вмешался чуждый звук,

И, рукавами разведя,

Привстал его сюртук.

«Товарищи! Хау-ду-ю-ду?[1]

Сказал сюртук, пища. —

Давайте общую беду

Обсудим сообща.

Кому терпение дано

Служите королю,

А я, шотландское сукно,

Достаточно терплю.

Лорд сжал в кулак мои края,

А я ему, врагу,

Ношу часы? Да разве я

Порваться не могу?»

Тут шелковистый альт, звеня,

Прервал: «Сюртук! Молчи!

Недаром выткали меня

Ирландские ткачи».

«Вражда, как острая игла,

Сидит в моем боку!» —

Рубашка лорда подошла,

Качаясь, к сюртуку.

И, поглядев по сторонам,

Башмак промолвил: «Так!»

«Друзья! Позвольте слово нам! —

Сказал другой башмак. —

Большевиками состоя,

Мы против всякой тьмы.

Прошу запомнить: брат и я

Из русской кожи мы».

И проводам сказали: «Плиз![2]

Пожалуйте сюда!»

Тогда, качаясь, свисли вниз

Худые провода:

«Мы примыкаем сей же час!

Подайте лишь свисток.

Ведь рурский уголь гнал сквозь нас

Почти московский ток».

Вокруг поднялся писк и вой:

«Довольно! Смерть врагам!»

И голос шляпы пуховой

Вмешался в общий гам:

«И я могу друзьям помочь.

Предметы, я была

Забыта лордом в эту ночь

На кресле у стола.

Живя вблизи его идей,

Я знаю: там — навоз.

Лорд оскорбляет труд людей

И шерсть свободных коз».

А кресло толстое, черно,

Когда умолк вокруг

Нестройный шум, тогда оно

Проговорило вдруг:

«Я дрыхну в продолженье дня,

Но общая беда

Теперь заставила меня

Приковылять сюда.

Друзья предметы, лорд жесток,

Хоть мал, и глуп, и слаб.

Ведь мой мельчайший завиток

Колониальный раб!

К чему бездействовать крича?

Пора трубить борьбу!

Покуда злоба горяча,

Решим его судьбу!»

«Казнить!» — в жестоком сюртуке

Вопит любая нить;

И каждый шнур на башмаке

Кричит: «Казнить! Казнить!»