Стихи - [8]

среднерусскою хитрецой.

Городская ушла дребедень,

как лесничество, тянется день.

И в лесах — в этой летней суши —

ни пожарники — как ни души.

Прячу спички. Опасно, как шок.

Это хуже убийства — поджог.

Знаю кровью — так знают врага,—

как, мечась, выгорает тайга.

Я вас буду беречь, как дитя,

пастушонком тревогу дудя.

Тьму листов и иголок сменя,

положитесь, леса, на меня.

Лес, мой донор, и я — из ветвей

с хлорофилловой сутью твоей.

Вся — к земле я. Так к ней приросла,

многопало припала сосна.

Скачут белки, орешки луща…

Чистый лес! Ни змеи, ни клеща.

Ель макушку уперла в звезду…

Утро. Лесом, как жизнью, иду.

2

Я буду жить вовсю —

как прет весной вода,

как елочка в лесу,

как в небе — провода.

Как птица, ноткой зябкою

на проводе вися…

Оно бывает всякое,

но я еще не вся.

И пусть по всем ладам

пройдется жизнь по-всякому,

но я не дам, не дам,

не дам себе иссякнуть.

И медленно, с колен,

от утра голубая,

я воду, как олень,

из речки похлебаю.

Я зацеплюсь за плечи

осин незнаменитых.

Я знаю, как ты лечишь,

лесная земляника.

И столько я узнаю,

тобою, лес, спасенная,

что стану я лесная,

как пеночка зеленая.

Глаза мои — с хрусталинкой

от звезд и вод весной.

А кровь моя — с русалинкой,

с зеленинкой лесной.

[47]

Я полюбила быт за то…

Я полюбила быт за то,

что он наш общий быт,

что у меня твое пальто

на вешалке висит.

За тесноту, за тарарам,

где все же мы в тепле,

за то, что кофе по утрам

варю лишь я тебе.

За то, что хлеб или цветы,—

привыкла я с трудом!—

приносишь вечером и ты,

как птица в клюве, в дом.

Пускай нас заедает быт,

пускай сожрет нас, пусть,—

тот, где в твоих ладонях спит

мой очумелый пульс.

Тот, где до нас нет дела всем,

где нет особых вех,

где по-московски ровно в сем.

он будит нас для всех.

[48]

«Слово\Word», № 50 за 2006 г. Стихи

«И вот я в зале бизнес-центра…

… И вот я в зале бизнес-центра.

Все так богато и бесценно

на фоне бедных россиян.

Скорей всего — не помудрела,

всех тайн глубинных не узрела,

но с удовольствием смотрела

кино

                из жизни марсиан.

Молодая гладкая кобылка…

Молодая гладкая кобылка

к нам из фитнес-клуба прибрела

и вещала ласково и пылко

про свои победные дела.

Рада я ее победам тоже,

и раздрая между нами нет…

Только мы — по гривам и по коже —

из конюшен разных

и планет!

Жизнь опять становится пустой…

Жизнь опять становится пустой.

Утешаюсь тем же примитивом:

«Мы не навсегда, мы — на постой…» —

стало убеждающим мотивом.

Жизнь на удивление пуста.

А ведь всеми красками светилась!

Это здесь. А где-то там — не та,

будь на то, конечно, Божья милость.

Там мы все расставим по местам,

все ошибки прошлые итожа.

Но понять бы: где же это — «там»?

Может, здесь и там — одно и то же?

Может быть, и эти мы — и те,

и тогда, должно быть, все едино…

В душной тесноте и в пустоте

только быть собой необходимо.

И, еще до Страшного Суда,

вдруг открыть в согласии с судьбою:

«Мы — не на постой, мы навсегда!»

и заполнить пустоту собою.

И поняла я в непривычной праздности…

… И поняла я

                       в непривычной праздности,

бесповоротно,

                         зло,

                                   до слез из глаз:

дни будут состоять из мелких радостей,

ну а большие —

                            больше не про нас.

Как на войне —

                         в обидной непригодности

того, чья плоть бессильна и больна,

не пристегнуть мне бесполезной гордости

к размытому понятию:

                                      страна.

А уж гордиться,

                        хоть какой,

                                            зарплатою,

обилием бутылок и ветчин

и аккуратной на душе заплатою,

приличной и смиренной, —

                                             нет причин.

Смятенны чувства,

                               но логична логика.

Она поможет одолеть беду.

И Шарика себе,

                              а может, Бобика

я по ее наводке заведу.

И, что бы там под ухом ни трезвонили,

забуду о призванье и судьбе.

… Пока мне долг

                             работника и воина

жестоко не напомнит о себе.

Америка. Десять дней, которые…

Мне б написать, пока не позабыла,

в подробностях про эти десять дней.

Не пишется.

А столько, столько было!

Но сами факты, видимо, сильней.

(Вот так, когда один российский парень —

дотоле, разве, с близкими знаком, —

когда в полет отправился Гагарин,

стихи об этом были пустяком.)

…Начну с мостов.

Шикарный несказанно,

веселый, как живое существо,

плыл над Нью-Йорком

нежный Верразано,

а рядом и вдали —

того же сана —

различные подобия его.

Мосты, мосты!

А если, в самом деле,

пора забыть о поиске врага,

поверив в то, что, наконец, сумели

вы нас соединить, как берега?!

Договоримся, город:

мы — не судьи,

скорей,

любой — любим, а не судим.

Под небом жизни мы —

всего лишь люди.

И все на бочке с порохом сидим.

Мой теплый взгляд —

не ложь и не усталость,

хоть жизнь и утомительно текла.

Но потому, что мне с лихвой досталось,

тебе осталась толика тепла.

Давай не по-английски, не по-русски —

безмолвно позабудем о былом,

хлебнем из океана без закуски

и тихо обменяемся теплом.

Оно пойдет на пользу в каждом стане,

и мы с тобой делились им не зря.

Настанет ночь,

и холоднее станет:

ведь все-таки вращается земля.

Ты ночью — как молитва, как «Осанна!»,

благословенье, восхищенье, спор.

…В пространстве растворится Верразано,