Стихи и эссе - [6]

не зная лично их учителей,

он заслужил внимание властей,

Он был свободен? Счастлив? Кто всерьез

ответит на поставленный вопрос.

ПАМЯТИ ЙЕЙТСА. [27]

1

Он угасал в разгаре зимы:

на каждом шагу гололед, аэропорты полупусты,

статуи городские изуродовал снег;

падающая температура придушила умирающий день,

термометр и градусник как сговорились:

в тусклый холодным день случилась кончина поэта.

Вдали от его болезни

волки бежали сквозь вечнозеленый лес,

деревенская речка лишенная удобных причалов;

скорбные речи

по поводу смерти поэта не касались его стихов.

Это был самый последний день, как для него,

так и для медсестер и слухов;

области тела взбунтовались,

площади разума опустели,

тишина затопила предместья,

поток его чувства достался поклонникам.

Теперь он рассеян среди множества городов

и полностью принадлежит незнакомым людям,

обретая свое счастье под обложкой книги,

несет наказание по иностранному кодексу чести.

При переводе смысл слов мертвеца

изменяется в местах обитания.

Но завтра в многозначительном шуме,

где брокеры, подобно животным, ревут в зале фондовой биржи,

а бедняки справедливо страдают, имея к этому склонность,

и каждый узник уверен в своей свободе,

несколько тысяч вспомянут про этот день,

поскольку легко запомнить неординарный случай.

Термометр и градусник как сговорились:

в тусклый холодный день случилась кончина поэта.

2

Ты был наивен, подобно нам, твой дар пережил

восторги богатых дам, агонию собственного тела.

Сумасшедшая Ирландия заставила писать стихи.

Ирландия безумна до сих пор, как и ее погода.

Зато в поэзии полный штиль, она уцелела

в народном сказании. Поэзия здесь, как из стали —

исказить почти невозможно, нечем.

От уединенных ферм до деятельной печали

сырых городов, где поэты верили и умирали;

важнее поэзия, нежели рот — источник речи.

3

Давит чернозем на грудь:

Вильям Йейтс прилег вздремнуть.

Без поэзии сосуд

в чрево родины кладут

Время храбрых и святых

материт и бьет под дых,

беспощадно изменив

формы королей и див.

Время чтит язык, в ком слог,

как для верующих Бог.

Трусость, гордость за грехи

не считают петухи.

Время — странный адвокат:

Киплинг стал не виноват,

Клодель тоже ни при чем,

сочинял Поль горячо.

Из кромешной темноты

брешут бешеные псы.

Европеец нервно ждет,

кто кого быстрей сожрет.

Интеллектуальный стыд

для Европы, как гастрит.

Море жалостливой лжи

бьет в глазные рубежи

Следуй, гений, напрямик

в скрытый сумраком тупик.

Голос твой великий пусть

уничтожит нашу грусть.

Выпрямляя стих, как гвоздь,

вырасти проклятья гроздь,

про нужду и горе пой,

чуя пропасть под собой.

Одиночество души

доброй шуткой рассмеши,

за решеткой серых дней

вере научи людей.

ПАДЕНИЕ РИМА [28]

Пирс нещадно волны бьют;

на равнине дождь всерьез

лупит брошенный обоз;

каторжане в горы прут.

В сером платье вечерок.

Фиск агентов шлет отряд:

недоимщики шалят,

игнорируя налог.

Завершив с Богиней спор,

проститутки в храме спят;

в подсознании вершат

два поэта разговор.

Пусть Утический Катон

древние законы чтит,

но мятеж легко творит

мускулистое никто.

В спальне Цезаря уют.

Цезарь, словно мелкий клерк,

пишет в розовый конверт:

«Ненавижу царский труд».

Кушая не хлеб один,

стаи красноногих птиц

грея скорлупу яиц

сверлят взглядом чахлый Рим.

А на севере пустом,

где вокруг лишь желтый мох,

двигается без дорог

северных оленей гон.

ОПЯТЬ В ИСЛАНДИИ [29]

(Для Василия и Сюзаны Бузби)

* * *

Грязный, помятый,

Он вываливался из самолета

спеша к завтраку в свою честь.

* * *

Радиоведущий,

называя его выдающимся,

ценит себя поменьше.

* * *

Пустынный фьорд

отрицал возможность

многобожия.

* * *

Двадцать восемь лет назад

трое спали здесь.

Теперь один женат, второй мертв,

Там, где стояла фисгармония,

радио:

выжил достойный?

* * *

Неспособный говорить по-исландски,

Он, зато, помогал

мыть посуду.

* * *

Веселая овчарка

и приезжий из Нью-Йорка,

без труда понимали друг друга.

* * *

Снег замаскировал

навозную лужу:

амбарная мышь провалилась.

* * *

Снежная буря. Голая комната.

Мысли о прошлом.

Он забыл завести свои часы.

* * *

Ветер выл над волнистой лавой. Вдруг,

В глаз бури

влетела темная точка,

Это, въехавший на аэротакси Персей,

вытаскивает

дрожащую Андромеду

Из дикой местности

И возвращает ее

к горячим ваннам, коктейлям, привычкам.

* * *

Еще одну

детскую мечту исполнил

волшебный свет исходящий из Геклы.

* * *

Счастливого острова,

Где все мужчины равны,

Но не вульгарны — еще нет.

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ [30]

Однажды вечером по Бристоль-стрит

гуляя вволю,

(толпа на тротуаре шевелилась,

словно пшеница в поле),

я к пристани спустился,

там пел влюбленный

под аркой железнодорожной:

«Любовь бессмертна и бездонна.

Я буду любить тебя, я буду любить тебя,

пока Китай и Африка не столкнутся,

пока река не перепрыгнет через гору,

пока лососи не запоют на блюдце.

Я буду любить тебя, пока океан

не повесят, развернув, сушиться,

пока немые звезды не заорут,

как пациенты психбольницы.

Годы бегут, как кролики,

Но в сердце моем зацвели

Цветы

Первой в мире любви».

Но все часы в городе

Стали трещать и звонить:

«Время тебя обманет,

ты не сможешь его победить.

В темных пещерах подсознания,

где Правосудие обнажено,

время наблюдает из тени

как ты целуешься перед сном.

 В мигрени и в беспокойстве

жизнь проходит бесцельно,

но время предполагает, что будет

завтра или мгновенно.