Стихи и эссе - [2]

Брели в проклятом лесу

И не знали, куда бредем.

Воинственная чепуха

Из уст Высоких Персон

В нашей крови жива,

Как первородный грех.

То, что как-то Нижинский

О Дягилеве сказал,

В общем верно для всех:

Каждое существо

Хочет не всех любить,

Скорее, наоборот, —

Чтобы все любили его.

Владельцы сезонных билетов,

Из консервативного мрака

Пробуждаясь к моральной жизни,

Клянутся себе поутру:

«Я буду верен жене,

И все пойдет по-иному».

Просыпаясь, вступают вояки

В навязанную игру.

Но кто поможет владыкам?

Кто заговорит за немого?

Кто скажет правду глухому?

Мне дарован язык,

Чтобы избавить от пут,

От романтической лжи

Мозг человека в толпе,

От лжи бессильных Властей,

Чьи здания небо скребут.

Нет никаких государств.

В одиночку не уцелеть.

Горе сравняло всех.

Выбор у нас один:

Любить или умереть.

В глупости и в ночи

Погряз беззащитный мир,

Мечутся азбукой Морзе,

Пляшут во тьме лучи —

Вершители и справедливцы

Шлют друг другу послания.

Я, как и все, порождение

Эроса и земли,

В отчаяньи всеотрицания, —

О если бы я сумел

Вспыхнуть огнем утверждения!

ЭПИТАФИЯ ТИРАНУ [7]

Совершенства он жаждал в конечном счете,

Но были стихи его простоваты.

Он тонко использовал глупость людей,

Все строил на армии и на флоте.

Он ржал — и хихикали депутаты,

Вопил — и смерть косила детей.

НЕИЗВЕСТНЫЙ ГРАЖДАНИН [8]

Этот мраморный монумент

воздвигнут за счет государства

в честь XC/07/M/378

Бюро статистики подтвердило снова,

Что он не судился, все данные говорят:

В современном смысле старомодного слова

Он праведник, внесший свой скромный вклад

В развитие нашей Великой Страны.

С самой юности до пенсионного года

Он ни разу (исключая годы войны)

Не увольнялся со своего завода.

В Кукиш-Моторс ему всегда были рады:

Не штрейкбрехер, достойные взгляды,

Профсоюзные взносы уплачивал в срок

(Профсоюз положительный), означенный парень,

По мненью Психологов, был популярен

На службе, и выпивка шла ему впрок.

Каждый день он покупал по газете,

Реакция на Рекламу была первый класс,

Застрахованный от всего на свете,

Он в Больнице, однако, был только раз.

Согласно Вестнику высших сфер,

Он был поклонник Системы Рассрочек,

Имел все вещи и, среди прочих,

Радиолу, машину, кондиционер.

По мнению Службы общественных мнений,

Во взглядах его был здравый резон:

Если был мир — за мир был и он,

А война — он шел на войну. Тем не менее

Он выжил, имел пятерых детей,

Наш Демограф писал в одной из статей

О количестве этом как об идеале.

В Школе был смирным, правильно рос.

Был ли счастлив? Свободен? Странный вопрос:

Если б не был, мы бы об этом знали.

ЩИТ АХИЛЛА [9]

                Она глядит, как он ладит щит,

Надеясь узреть на нем виноград,

                И паруса на дикой волне,

И беломраморный мирный град,

                Но на слепящий глаза металл

Его искусная длань нанесла

                Просторы, выжженные дотла,

И небо, серое, как зола…

                Погасшая земля, где ни воды,

Ни трав и ни намека на селенье,

                Где не на чем присесть и нет еды,

И все же в этом сонном запустенье

Виднелись люди, смутные, как тени,

                Строй из бессчетных башмаков и глаз

                Пустых, пока не прозвучал приказ.

                Безликий голос — свыше — утверждал,

Что цель была оправданно-законной,

                Он цифры приводил и убеждал,

Жужжа над ухом мухой монотонной, —

Взбивая пыль, колонна за колонной

                Пошла вперед, пьянея от тирад,

                Оправдывавших путь в кромешный ад.

                Она глядит, как он ладит щит,

Надеясь узреть священный обряд,

                Пиршество и приношенье жертв,

В виде увитых цветами телят, —

                Но на слепящий глаза металл

Длань его не алтарь нанесла:

                В отсветах горна видит она

Другие сцены, иные дела…

                Колючей проволокой обнесен

Какой-то плац, где зубоскалят судьи,

                Стоит жара, потеет гарнизон,

Встав поудобнее, со всех сторон

На плац досужие глазеют люди,

                А там у трех столбов стоят, бледны,

                Три узника — они обречены.

                То, чем разумен мир и чем велик,

В чужих руках отныне находилось,

                Не ждало помощи в последний миг

И не надеялось на божью милость,

Но то, с каким усердием глумилась

                Толпа над унижением троих, —

                Еще до смерти умертвило их.

                Она глядит, как он ладит щит,

Надеясь атлетов узреть на нем,

                Гибких плясуний и плясунов,

Кружащих перед священным огнем, —

                Но на слепящий глаза металл

Легким мановеньем руки

                Он не пляшущих поместил,

А поле, где пляшут лишь сорняки…

                Оборвыш камнем запустил в птенца

И двинул дальше… То, что в мире этом

                Насилуют и могут два юнца

Прирезать старца, — не было секретом

Для сорванца, кому грозил кастетом

                Мир, где обещанному грош цена

                И помощь тем, кто немощен, смешна.

                Тонкогубый умелец Гефест

Вынес из кузни Ахиллов щит.

                Фетида, прекрасногрудая мать,

Руки к небу воздев, скорбит

                Над тем, чтó оружейник Гефест

Выковал сыну ее для войны:

                Многих сразит жестокий Ахилл,

Но дни его уже сочтены.