Стихи - [4]

— Расскажи-ка подробнее. О чем ты собираешься написать?

— О Вселенной, о звездах, об изящных танцах планет, о том, как бьются в эпилептическом припадке кометы, как мельтешат астероиды, словно инфузории под исполинским микроскопом, как рыщут вслепую метеоры, а гигантские солнца сливаются в жарких объятиях — я опишу все и вся, как возжелает мой разум! Землю, солнце, звезды!

— Нет! — вскричала она, но вовремя спохватилась. — Я хочу сказать, милый, не надо замахиваться на все сразу. Лучше двигаться постепенно…

— Постепенно! — Он скорчил презрительную гримасу. — Я только и делал, что двигался постепенно, однако не пошел дальше ромашек и одуванчиков.

Его перо побежало по бумаге.

— Что ты делаешь? — Она схватила его за локоть.

— Отстань! — Он оттолкнул ее.

Но она успела заметить черную строку:

— «Пределов нет планетам, звездам, солнцам…»

Не помня себя, она закричала:

— Постой, Дэвид, вычеркни, пока не поздно! Прекрати!

Он посмотрел на нее так, будто их разделял длинный, темный, гулкий туннель:

— Вычеркнуть? Еще чего? Это же поэзия! Не вычеркну ни единого слова. Я остаюсь поэтом!

Она кинулась на него и ощупью выхватила перо. А потом в мгновение ока вымарала всю строку.

— Пока не высохли чернила, пока не высохли чернила!

— Идиотка! — заорал он. — Не смей ко мне приближаться!

Она бросилась к окну. Первые вечерние звезды были на месте, и полумесяц тоже. От облегчения у нее вырвался сдавленный всхлип. Резко обернувшись, она устремилась к мужу.

— Хочу помочь тебе…

— Не нуждаюсь!

— Ты что, ослеп? Разве тебе не видна сила твоего пера?

Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, она налила ему еще шампанского; оно было принято без возражений.

— Ах, — устало вздохнул он, — голова кругом идет.

Но это его не остановило, и он продолжал писать, не сводя глаз с нового листа бумаги.

— Вселенная… ей края нет… и мириады звездных глаз…

Она лихорадочно подбирала слова, хотя бы обрывки фраз, которые могли бы отвлечь его от этого занятия.

— Слабые стихи, — выпалила она.

— Почему это слабые? — не отрываясь, переспросил он.

— Надо заложить основу, а на ней уже строить здание, — рассудительно пояснила она. — Вначале показать, как заводится пружина часов или как Вселенная начинается с молекулы, а потом прорастает сквозь звезды небесным фейерверком…

Перо замедлило бег; Дэвид нахмурился.

Заметив, что ее слова возымели действие, она поспешила продолжить:

— Понимаешь, милый, тебя захлестывают эмоции. Не нужно начинать с грандиозных вещей. Прибереги их на самый конец. Двигайся к кульминации шаг за шагом!

Между тем чернила высыхали. Она не сводила глаз с исписанного листа. Еще каких-то шестьдесят секунд… Он оторвал перо от бумаги.

— Возможно, в этом что-то есть. Повторяю: возможно. — Он отложил перо в сторону.

— Так оно и есть, я убеждена, — засмеялась она. — Дай-ка мне ручку… вот так…

Она боялась получить отпор, но он сидел молча, подперев ладонью свой бледный лоб, и мучился от избытка выпитого шампанского.

Ее рука перечеркнула стихотворение жирной чертой. У нее замерло сердце.

— Вот теперь, — заботливо сказала она, — ты возьмешься за перо, а я буду помогать. Начинай с малого и возводи здание, как пристало художнику.

Его глаза подернулись серой поволокой:

— Может, ты и права. Может быть, может быть.

За окном стонал ветер.

— Ну-ка, поймай этот ветер! — предложила она, оставляя лазейку для его тщеславия. — Поймай ветер!

Его пальцы поглаживали ручку.

— Поймал! — раздался хмельной выкрик. — Поймал ветер! Заточил в чернильную клетку!

— Лови цветы! — взволнованно подсказала она. — Не пропусти ни одного цветка в долине! И траву забирай!

— Есть! Поймал цветы!

— Теперь пригорок! — скомандовала она.

— Есть пригорок!

— Долину!

— И долину!

— Солнечный свет, запахи, деревья, тени, дом с садом и все, что в доме!

— Да, да, да, — кричал он, не прекращая писать.

И пока он бойко водил пером по бумаге, она сказала:

— Дэвид, я люблю тебя. Прости меня, милый, за то, что я сейчас сделаю…

— Что? — не расслышал он.

— Ничего особенного. Просто мы не ценим того, что у нас есть, и всегда хотим переступить черту. Ты тоже этого не избежал, Дэвид, и совершил ошибку.

Не отрываясь от работы, он закивал. Она поцеловала его. Он потрепал ее по щеке.

— Знаете что, юная леди?

— Что?

— Вы мне нравитесь, да, голубушка, вы мне определенно нравитесь.

Она встряхнула его за плечи:

— Не спи, Дэвид, не спи.

— Глаза слипаются. Спать хочу.

— Еще не время, дорогой. Вот напишешь стихотворение, последнее стихотворение, Дэвид, самое прекрасное, и уж тогда… Послушай меня…

Он покрутил в руках перо.

— А что писать-то?

Она пригладила его волосы, дотронулась пальцами до его щеки, поцеловала, не сдерживая дрожь. Потом закрыла глаза и начала диктовать:

— Жил-был добрый человек по имени Дэвид, и была у него жена, звали ее Лиза…

Перо двигалось мучительно и устало, еле-еле выводя слова.

— Ну?

— И жили они в домике, что стоял в райских кущах…

У него едва хватало сил продолжать. Но она была начеку. Он поднял глаза:

— Ну? Что дальше?

Она обвела глазами комнату, вгляделась в ночь за окном и услышала, как вернулся ветер, чтобы напеть ей на ухо свою песню. Взяв мужа за обе руки, она стала целовать его сонные губы.