Стихи, 1979 - [2]

В хрустальный шар заключены мы были,

и мимо звезд летели мы с тобой,

стремительно, безмолвно мы скользили

из блеска в блеск блаженно-голубой.

И не было ни прошлого, ни цели;

нас вечности восторг соединил;

по небесам, обнявшись, мы летели,

ослеплены улыбками светил.

Но чей-то вздох разбил наш шар хрустальный,

остановил наш огненный порыв

и поцелуй прервал наш безначальный,

и в пленный мир нас бросил, разлучив.

И на земле мы многое забыли:

лишь изредка воспомнится во сне

и трепет наш, и трепет звездной пыли,

и чудный гул, дрожавший в вышине.

Хоть мы грустим и радуемся розно,

твое лицо, средь всех прекрасных лиц,

могу узнать по этой пыли звездной,

оставшейся на кончиках ресниц…

Крым, 1918 г.

«Ты на небе облачко нежное…»

Ты на небе облачко нежное,

ты пена прозрачная на море,

ты тень от мимозы на мраморе,

ты эхо души неизбежное…

И песня звенит безначальная.

Зову ли тебя — откликаешься,

ищу ли — молчишь и скрываешься,

найду ли? Не знаю, о Дальняя.

Ты сон навеваешь таинственный.

Взволнован я ночью туманною,

живу я мечтой несказанною,

дышу я любовью единственной.

И счастье мне грезится дальнее,

и снится мне встреча блаженная,

и песня звенит вдохновенная,

свиваясь в кольцо обручальное.

Крым, 1918 г.

РОССИЯ

Не все ли равно мне, рабой ли, наемницей,

  иль просто безумной тебя назовут?

Ты светишь… Взгляну — и мне счастие вспомнится.

  Да, эти лучи не зайдут.

Ты в страсти моей и в страданьях торжественных,

  и в женском медлительном взгляде была.

В полях озаренных, холодных и девственных,

  цветком голубым ты цвела.

Ты осень водила по рощам заплаканным,

  весной целовала ресницы мои.

Ты в душных церквах повторяла за дьяконом

  слепые слова ектеньи.

Ты летом за нивой звенела зарницами;

  в день зимний я в инее видел твой лик.

Ты ночью склонялась со мной над страницами

  властительных, песенных книг.

Была ты и будешь. Таинственно создан я

  из блеска и дымки твоих облаков.

Когда надо мною ночь плещется звездная,

  я слышу твой реющий зов.

Ты — в сердце, Россия. Ты — цель и подножие,

  ты — в ропоте крови, в смятенье мечты.

И мне ли плутать в этот век бездорожия?

  Мне светишь по-прежнему ты.

Крым, 1918 г.

АРХАНГЕЛЫ

Поставь на правый путь. Сомнения развей.

Ночь давит над землей, и ночь в душе моей.

         Поставь на правый путь.

И страшно мне уснуть, и бодрствовать невмочь.

Небытия намек я чую в эту ночь.

         И страшно мне уснуть.

Я верю — ты придешь, наставник неземной,

на миг, на краткий миг восстанешь предо мной.

         Я верю, ты придешь.

Ты знаешь мира ложь, бессилье, сумрак наш,

невидимого мне попутчика ты дашь.

         Ты знаешь мира ложь.

И вот подходишь ты. Немею и дрожу,

движенье верное руки твоей слежу.

         И вот отходишь ты.

Средь чуждой темноты я вижу путь прямой.

О, дух пророческий, ты говоришь, он мой

         Средь чуждой темноты…

Но я боюсь идти: могу свернуть, упасть.

И льстива, и страшна ночного беса власть,

         О, я боюсь идти.

«Не бойся: по пути ты не один пойдешь.

Не будешь ты один и если соскользнешь

         с высокого пути…»

Крым, 1918 г.

ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

Час задумчивый строгого ужина,

предсказанья измен и разлуки.

Озаряет ночная жемчужина

  олеандровые лепестки.

Наклонился апостол к апостолу.

У Христа — серебристые руки.

Ясно молятся свечи, и по столу

  ночные ползут мотыльки.

Крым, 1918 г.

/Отрывок/

Твоих одежд воздушных я коснулся,

и мелкие посыпались цветы

из облака благоуханной ткани.

Стояли мы на белых ступенях,

в полдневный час, у моря, — и на юге,

сверкая, колебались корабли.

Спросила ты:

               что на земле прекрасней

темнолиловых лепестков фиалок,

разбросанных по мрамору?

                                 Твои

глаза, твои покорные глаза,

я отвечал.

             Потом мы побрели

вдоль берега, ладонями блуждая

по краю бледно-каменной ограды.

Синела даль. Ты слабо улыбалась,

любуясь парусами кораблей,

как будто вырезанными из солнца.

Крым, 1918 г.

ДВИЖЕНЬЕ

Искусственное тел передвиженье

— вот разума древнейшая любовь,

и в этом жадно ищет отраженья

под кожею кружащаяся кровь.

Чу! По мосту над бешеною бездной

чудовище с зарницей на хребте

как бы грозой неистово-железной

проносится в гремящей темноте.

И чуя, как добычу, берег дальний,

стоокие, по морокам морей

плывут и плещут музыкою бальной

чертоги исполинских кораблей.

Наклон, оправданное вычисленье,

да четкий, повторяющийся взрыв

— и вот оно, Дедала сновиденье,

взлетает, крылья струнные раскрыв.

Крым, 1918 г.

РЫЦАРЬ

Я в замке. Ночь. Свод сумрачно-дубовый.

Вдоль смутных стен портретов смутный ряд.

Я не один: в углу — средневековый

суровый страж, составленный из лат.

Он в полутьме, как сон убийцы хмурый,

стоял с копьем в закованной руке.

Я расставлял огромные фигуры

при трех свечах на шахматной доске.

И вот огонь угрюмый отсвет кинул

на рыцаря — и видел, слышал я:

он медленно забрало отодвинул,

и звякнула стальная чешуя.

Он подошел тяжелою походкой,

стуча копьем и латами звеня;

сел предо мной и руку поднял четко,

и стал играть, не глядя на меня.

Взор опустив и трепетом объятый,

бессмысленно я пешки выдвигал.

Жемчужные и черные квадраты

крылатый ветр, дохнув, перемешал.

Последнею пожертвовал я пешкой,

шепнул: «сдаюсь», и победитель мой

с какою-то знакомою усмешкой,

привстав, ко мне нагнулся над доской…