Стервятница - [4]

— С тобой мы опоздаем не только к обеду, но и к ужину! Я больше не могу терпеть этот позор: при семилитровом двигателе из нее можно выжать сто семьдесят пять лошадиных сил! А ты…

На автомобильной стоянке Фред снял очки и пиджак и сунул в багажник. Доверив машину сторожу, брат с сестрой пересели на велосипеды.

В последнее время Моника часто вглядывалась в свою ладонь. Когда-то в глупом или наоборот умном детстве пять пальцев олицетворяли для нее их дружеский союз. Все слиты воедино, связаны невидимой нитью, необходимы друг другу. Сейчас эта нить трещала и рвалась, но Моника не замечала, что и она безжалостно пилит ее острым лезвием разума. Разрыв уже был предрешен той самой сладкой и томной летней ночью, всего месяц назад, когда чернильная темнота обволакивала ее и Германа. Моника не чувствовала стыда за свое не слишком совершенное тело, ею владело ощущение, что она занималась этим всегда. И уже в тот момент она предрекала, что их первая ночь окажется и последней. Моника узнала все, что до сих пор так терзало ее любопытством. А с открытием исчез и страх.

Следующим вечером Герман ждал ее, изнывая от желания, с блеском триумфа в глазах, пока Патрик не сообщил, что Моника ушла бродить по Вене с Ромео. После прогулки она вернулась в пустой дом: отец рыл песок Египта в поисках гробниц, мать ночевала у своей подруги фрау Пфайфер, а Фред — у Стефании. Она почти забыла, как хорошо быть одной, как здорово остаться наедине со своими мыслями. В постоянной суете забываешь о них, даже нет уверенности, есть ли они вообще. Единственное, что нарушало гармонию этой пустоты, это телефон, что беспрерывно трезвонил в библиотеке. Моника накрыла его подушкой и спряталась в гостиной за двумя дверьми. Верещание тихо доносилось, но она пообещала себе, что ни за что не подойдет.

Моника прекрасно понимала, почему ее выбор пал на Германа. Два года он провел с отцом в Праге, а когда вернулся, то не испытывал перед ней трепетного благоговения и нерешительности, как остальные. Он еще не вник в правила игры, установленные в их компании. Он еще не привык бояться ее.

Все началось с вальса. Моника чувствовала себя пьяной, ей нравился запах его одеколона, прикосновение его щеки. Даже музыка перестала быть важной для их танца. И было плевать на всех: на Ромео, который ходил туда-сюда и кидал на парочку странные дикие взгляды, на Патрика, ворчащего, что увели «любовь всей его жизни». Потом они целовались невозможно долго и не могли остановиться, оторваться друг от друга. Но и тогда Моника задавала себе вопрос: интересен ли ей Герман или нет? И честно признавалась: нет. Была какая-то нежность, податливость, смутные очертания желаний, но только ради самой нежности, податливости…

Герман являлся привлекательной оболочкой внутреннего «ничто», она не пыталась более разгадать его суть, сутью была пустота. Но Моника была далека от презрения, она просто не могла ценить его общество, как и компанию Патрика, забавного и милого, занятого уравнениями выгоды. Она никогда не считалась с их мнением, обсуждая что-нибудь «умное». А она любила поговорить «по-умному», но не серьезно, не увлекаясь, не живя своими высказываниями и не вкладывая в них душу. Только в качестве развлечения. Это увлечение разделял Фред. Им было интересно попрактиковаться друг с другом: с первых выпадов брат и сестра разделяли позиции, придумывая соответствующие аргументы в свою пользу и отстаивая заведомо противоположную точку зрения. И это никогда не значило, что кто-то из них в действительности придерживался мнения, которое высказывал.

Ромео, всегда подавленный собственным невежеством, никогда не вмешивался в споры. Но Моника знала, как его расшевелить. Стоит только задеть тему о женщинах и мужчинах, как Ромео покажет себя настоящим знатоком. Наедине он всегда долго говорил о ней, и это было приятно — знать, что думает мужчина, как видит ее. И Моника улыбалась, слушая его, ведь такие разговоры, пронизанные чувственностью, его конек.

Магией единственного танца она превратила друзей во врагов, и ее ладонь занемела, а пальцы перестали слушаться.

Когда Фред остановился возле фонтана и стал брызгаться, Моника тут же забыла свои беды. Она соскочила с велосипеда и со смехом воззвала к благоразумию брата:

— Только на волосы, Фред! Не мочи мне платье! — сама же, зачерпнув побольше воды, окатила его так, что Фред замер на месте и, изобразив рычание, стал преследовать ее, обещая утопить.

Несколько минут они бегали вокруг фонтана. Спокойствие улочки, навеянное журчанием воды, нарушал их громкий хохот. Моника успела поднять с земли велосипед, запрыгнуть на сиденье и, бешено крутя педалями, пуститься вниз по мостовой, провоцируя Фреда на еще одну гонку.

Магией единственного танца она превратила друзей во врагов. То, что она выбрала Германа, не мог простить ей никто из них, даже сам Герман. А Монике не приходило в голову, что она должна теперь сторониться его и продолжала ритуал совместных собраний, но с ее появлением непринужденность пропадала. Однажды, и недели не прошло с тех пор, после очередного заседания их маленького «клуба», всей компании следовало разойтись по домам. Вечерняя Вена была полна ностальгии, и она проникала в сердце Моники как предчувствие.