Стервятница - [6]

Оказавшись у себя, Моника достала из шкафа купальный костюм и сунула его в хрустальный графин с водой. Отжав намокшую ткань, она небрежно оставила купальник на стуле для Клеопатры, как они с Фредом в шутку называли египтянку-домоправительницу, отличающуюся исключительным уродством. Подобные «вещ. доки» стали необходимым атрибутом их жизни. В дневнике Моника оставила запись: «17.09.13. Бассейн Патрика — чудо», как напоминание себе самой, отчет для любопытных взглядов.

В столовой ждали отец и мать. Оформленная под египетский склеп, со стилизованными письменами на стенах, изображением богов с головами шакалов и птиц, столовая вызывала насмешку у детей профессора Каттнера. Фред поморщился, заметив блюда на столе.

— Пора бы научить Клеопатру готовить что-нибудь из австрийской кухни. Я соскучился по «мясу по-кайзерски», — он обернулся к смуглой домоправительнице и с улыбкой объяснил чужестранке: — Это копченые поросячьи ребрышки. История блюда весьма занятна: новорожденного принца, который появился на свет недоношенным, положили в выпотрошенную грудную клетку только что забитой молодой свиньи. Когда свинья выполнила свою высокую миссию, ею угостили венцев — к их полному восторгу.

Отец осуждающе промолвил:

— Клеопатра не прикоснется к свинине, ведь она мусульманка.

— Придется обедать у Патрика, — весело бросила Моника, ковыряя вилкой в тарелке. Баранина с черносливом пришлась ей явно не по вкусу.

Отец не вспылил, как она ожидала, а безразличным тоном заметил:

— Патрик, говорят, вступил в аристократический клуб…

— Не знаю, как ему удалось! — одобрительно воскликнул Фред.

— Сын банкира, а стал своим человеком в кругу знати, такой расточительной.

— Перестань осуждать его, папа. Что тут плохого? — Фред подозрительно осматривал нарезанный лапшой корень сельдерея, оказавшийся на его вилке.

— Ваш Патрик пристрастился к карточной игре, проматывает деньги на скачках. Его отец, говорят, возмущен!

— Для возмущения нет повода, — возразила Моника. — С карточными долгами Патрик расплачивается сам.

— Интересно, откуда он берет деньги?

Сестра с братом обменялись долгим взглядом.

— Что за друзей вы себе выбираете?! — продолжил гневную тираду отец. — А этот, что обедал у нас… Энрико-итальянец… Ведь его мать — гадалка! Сам он примитив. Что может быть у вас общего?!

— Сейчас и до Германа доберется, — шепнула Моника Фреду.

Отец словно прочёл ее мысли:

— Единственный, кто мне по душе в вашей компании, так это Герман. Он собирается продолжить дело отца, стать лекарем?

— Насколько я знаю, нет. Разве только ему светит будущее патологоанатома.

Моника и Фред расхохотались. Мама решилась сменить тему, спросив, чем дети занимались сегодня. Но отец тут же забрал инициативу:

— Надеюсь, не обучением Моники вождению автомобиля?

— Папа, что ты! После того, как я на машине Патрика врезалась в дерево, он не доверит мне свой «юник», — успокоила его дочь.

— Как вы вообще додумались?! А ты, — накинулся он на Монику, — скоро брюки натянешь?!

Фрау Каттнер неожиданно встала на защиту:

— Ты же знаешь, дорогой, моя подруга баронесса фон Пфайфер тоже в молодости была настоящим сорванцом. И ничего…

Моника сжала губы. Опять эта незабвенная фрау Пфайфер! Лучшая подруга мамы. Любое упоминание о ней раздражало Монику не на шутку. Не забавно ли, что ее при рождении нарекли Моникой — именем маминой подруги? Что ее отправили в тот же самый пансионат для девочек, где в свое время училась та? И теперь мать мечтала выдать ее замуж только за барона, следуя примеру судьбы госпожи Пфайфер. Моника не была просто дочерью, она служила своеобразным орудием мести, прямым доказательством, что фрау Каттнер ничем не хуже баронессы фон Пфайфер. Моника горько усмехнулась. Судьба фрау Пфайфер казалась ей незавидной: пьяница — муж, придурковатый сын, о существовании которого родители предпочитали молчать.

Когда профессор Каттнер пригласил сына в библиотеку, Моника приготовилась описывать достоинства бассейна.

Библиотека представляла собой маленький музей. Множество книг, рукописей оставались незамеченными посетителем, увлеченным обилием экспонатов под стеклом. В глубине комнаты находилось ложе — выгнутая рама с натянутой на нее циновкой из полосок кожи, поверх которой клали матрац. Ножки кровати, выполненные в виде волчьих лап, были продолжением череды стульев, опирающихся на копыта, шкафов, стоящих на лапах львов и так далее. Причуды отца, желающего жить в обстановке фараона.

Фред в молчании опустился в кресло, возвращаясь в привычное состояние внутреннего одиночества. Он мог часами молчать, находя это естественным. Отец же с трудом выносил подобное равнодушие к своей персоне. В кругу знакомых, среди студентов университета, а тем более в собственной семье он желал быть центром вселенной, любым способом добиваясь внимания к высказываемым им идеям, к мучившим его проблемам, к глубоким рассуждениям. Теперь его коробил отсутствующий вид Фреда, погруженного в мир своих мыслей.

— Уже неделя, как я вернулся из экспедиции, а ты с сестрой все время пропадаете где-то! — отец взял с полки трубку из морской пенки, приобретшую каштановый цвет, и предложил Фреду бриар