Стерва получает все, или Почему хотеть не вредно - [8]

Вот успех, действительно, можно купить, хотя лишь в форме пиара: о тебе узнают тысячи, сотни тысяч, миллионы людей. Узнают, поговорят и забудут. Наступит время еще чьей–нибудь рекламной акции. За время, пока про тебя будут активно сплетничать, ты раскрутишь свое предприятие и наваришь некоторое количество приятно шуршащих бумажечек. Ура! Ах, тебе не этого хотелось? А чего? Любви–и–и? И еще уважения? Но любовь и уважение – такая штука, которую можно вызвать, или заслужить, или заработать, или плюнуть на это все и не трепыхаться по ерундовому поводу. Почему ерундовому? Да потому, что взамен указанных благородных чувств–с всего можно прикупить зависть и подхалимаж – тоже вещица отличнейшая! Ну, во всяком случае, они удобнее в обращении, чем любовь и уважение.

И что особенно смешно: мы чаще всего хотим вызывать в публике именно волны угодливости, перемежаемые шепотком в кулуарах: вы слыхали? Да я, да я… Да я такое про него (нее) знаю! А «положительные» любовно–уважительные отношения могут оказаться такими утомительными: еще критиковать начнут, беспокоиться и тебя дергать – да где ты задержался, да что с тобой происходит, почему утром не покушал, а вечером кофе пил, тебе вредно столько кофеина! И чем дальше, тем глубже всякие «уважатели» станут соваться в твою душу, в твои мозги, в твою жизнь. А сколько душевного покоя и умственных усилий уходит на любовь? Как подсчитать эти расходы?

Глава 3. «Ты в страсти горестной находишь наслажденье»

Знаете кто это сказал и кому? Александр Сергеевич Пушкин, великий и мудрый поэт, обращаясь неопытному, но пылкому мечтателю, сильно идеализирующему любовь как чувство и как залог творческих успехов. А Пушкин предупреждал недотепу, что сильная страсть хорошо не кончится, и недаром с самого начала назвал ее «горестной». После чего поэт (коему на момент создания сих пламенных строк было девятнадцать лет от роду), ибо был он к тому же сердцеед, опытный в подобных делах, так прямо и посулил опрометчивому мечтателю… крупные неприятности до желтого дома вплоть. Как узнаешь, как полюбишь – сразу воззовешь к богам: «Отдайте, боги, мне рассудок омраченный, возьмите от меня сей образ роковой! Довольно я любил: отдайте мне покой!» — но тебе не внимут, образ оставят, и мрачную любовь тоже не заберут. Живи и радуйся, коли сможешь. Ну, как тебе эта перспектива?

Чтобы понять, грозит тебе нечто подобное или нет, возьми на себя роль зануды–зоила или «насмешника толстопузого» — смотря что тебе по темпераменту ближе — в общем, побудь «румяным критиком». Итак! Пусть крайняя молодость и романтический настрой автора стихотворения несколько затмили остроту его ума, наша культово–поэтическая фигура верно отразила кошмар русской действительности. В последствии другой наследник величайшей традиции величайшего поэта выразил ту же мысль берущими за душу словами: «А я и не знал, что любовь может быть жестокой, а сердце – таким одиноким… Я не знал, я не зна–а–ал…» Зал стонет, девочки плачут, на сцену летят цветы. Наследник традиции скромно раскланивается.

Но не только поэзия — классическая и совсем не классическая – передает горестный характер переживаний, которые доставляет нам страсть. И вообще, достаточно бросить взгляд на страницы любого периодического издания, дабы убедиться: любовь – эмоция жестокая до непримиримости. Либо у влюбленных все складывается идеально (что в принципе невозможно на этом свете – разве что на том), либо вмешивается какое–нибудь нелепое обстоятельство – и все. Наступает ужасное крушение надежд и мучительно саднит глубокий шрам поперек души. Да еще досада гложет: вроде бы мелочь, ерундовина – а вот поди ж ты! Чувство споткнулось, засбоило и сошло с дистанции, не достигнув вожделенной вершины блаженства. Как тут не досадовать на постигшую тебя неудачу и злую судьбину! В этих удобнейших, мы бы сказали, кабинетных (не будь они кухонными) рассуждениях и излияниях неприметно проходит жизнь.

Под влиянием душевного потрясения и наступившего вослед за ним состояния «зубной боли в сердце» люди усердно пишут письма в газетки–журналки, истории свои предлагают. Притом обращаются к сонму читателей со своеобразной гордостью: знаете ли, мою судьбу решил случай поистине удивительный – такой водевиль, аж мерси, как говаривал покоритель сердец Голохвасов. И, положившись на тот самый случай, они больше ни во что не вмешивались и вручили обстоятельствам карт–бланш. Им кажется: сопротивляться, да и вообще шевелить мозгами или иными частями тела, было совершенно бесполезно — ведь то, что произошло с ними, доселе не происходило ни с кем. А если и происходило (тогда письмо непременно начинается со скромно–гордых слов «Моя история обычна…»), то столь невиданного ущерба не нанесла. И потому каждый отдельный автор сей корреспонденции, вдоволь настрадавшись, задался небывалыми вопросами и узрел невиданные сложности. Короче, открылись космические и психологические бездны – ни много ни мало.

Хотя со времен доисторических — не то что пушкинских – все разглядывают те самые бездны туманные, главный вопрос остается без ответа: и куда она девается, любовь вечная? Или мимолетная – неважно – куда? Почему положительные эмоции неизбежно сменяются отрицательными – а в любви контраст особенно ощутим? Тут, видите ли, дорогие мои ипохондрики, в чем проблема–то… Наверное, оттого эту тему веками не удается «закрыть», что вопрос неверно поставлен. Надо бы спросить о другом: не