Стертый мальчик - [56]

Но разве не отец побудил меня стать тем, кем я стал? Разве не он учил меня, как важно быть личностью? Его отец-алкоголик привел его к Богу, рассказал о важности церкви и при этом избивал и его самого, и его сестер и братьев, когда бывал не в духе. По логике папа должен был вырасти таким же злым алкоголиком, но он не пошел на поводу детской травмы, а принял более радикальную веру фундаменталистов. По стандартам «Любви в действии» это папа должен был быть геем, ведь он пережил травму; у меня же детство выдалось относительно спокойным. Жизнь моего отца не вписывалась в нормы ЛД.

Я откинулся на спинку сиденья, сбросил ботинки и закинул ноги в черных носках на вентиляционное отверстие, из которого дул холодный воздух; большие пальцы ног будто погрузились в ледяную воду. Солнце жгло лицо с одной стороны.

– Как ты? – спросила мама.

Ее руки крепко сжимали руль, словно стрелки на циферблате часов, указывая на десять и два. Как всегда бдительна, никогда не рискует, если в этом нет необходимости.

– Все хорошо. – Мы все притворяемся.

– Если хочешь, можем еще раз остановиться.

– Все нормально. – Просто кто-то осознаёт это, а кто-то нет.

Повисла тишина. Пальцем ноги я закрывал и открывал вентиляцию. Зная, что в мой телефон вбит номер Марка, я вдруг понял: то, о чем я думаю, – правда. Если у тебя есть секрет, если ты что-то недоговариваешь, то начинаешь видеть, что и другие тебе лгут. Профессиональный лжец не только лжет сам, но и различает чужую ложь. Поэтому наставники в ЛД видят пациентов насквозь, легко улавливают ложь? Поэтому Смид и тот блондин относятся ко мне с недоверием?

– Ты голоден?

– Нет. – Тебе я расскажу об этом позже, после церемонии. Нужно дождаться подходящего момента.

– Ты уверен?

– А ты голодна? – Только тебе ведь снова станет противно. Тебя вырвет прямо здесь, в машине.

– Немного.

Машина сделала крутой вираж, ручка выпала из подстаканника и со звоном ударилась о металлическую решетку под моими ногами. Я мог поднять ее, открыть и написать свою исповедь прямо здесь и сейчас, как велели правила «Любви в действии».

– Тогда давай остановимся. – Теперь я понял, как все это меня пугает. Все эти навязанные перемены, лишь бы угодить ему, угодить тебе.

– Давай заедем в автокафе. Что тебе взять?

– Картошку фри. – Но я боюсь потерять тебя. Что станет со мной, если я потеряю тебя? Мне кажется, Бога я уже потерял. Господь перестал говорить со мной, что мне теперь без Него делать? Девятнадцать лет я слышал голос Бога в своих ушах двадцать четыре часа в сутки, как я теперь без Него проживу?

– Картошку фри, пожалуйста, и колу.

Голос из динамика, звон невидимых монет.

– И еще бургер.

– А можно мне наггетсы вместо картошки? – Я ведь даже не представляю себе, что значит быть геем. Не могу представить жизнь, в которой не скрывал бы свою ориентацию и друзья и семья не отвернулись бы от меня.

– Дайте наггетсы вместо картошки.

– Хотя, если честно, я не голоден. – У меня получится. Я должен лишь притвориться, что лечусь, прежде чем рискнуть по-крупному, каким бы этот риск ни был.

– Проголодаешься, – сказала мама и нажала кнопку – стекло заскользило вниз и остановилось, глухо стукнувшись о резину. – Церемония будет долгой, так что рано или поздно поесть ты захочешь. Слава Богу, мы не обязаны оставаться на торжественный прием.

Церковь выглядела именно такой, какой я ее помнил. Стены храма были яркими и белыми, как яичная скорлупа; аккуратные ряды скамеек простирались прямо до сцены. Белый экран занимал почти все место на сцене; из-под экрана виднелся низ большого деревянного голубя, позади которого горела специальная подсветка; ее придумал брат Стивенс, возможно, неосознанно подражая великому католическому художнику Джованни Лоренцо Бернини и его бронзовым лучам в «Экстазе святой Терезы». Белый экран был уродливым пятном в убранстве церкви, закрывая самый красивый ее объект, однако брат Стивенс всегда просил того, кто сидел за проектором, нажать кнопку и свернуть экран в самом конце проповеди, в тот самый миг, когда брат Стивенс призывал людей принять Иисуса Христа, признать его своим личным спасителем.

«Поступите ли вы праведно этим утром? Пойдете ли за Иисусом, куда бы он вас ни повел?»

Экран с жужжанием сворачивался, и перед притихшей аудиторией медленно выплывал голубь, пламенея крыльями. Освещавшие его лучи отражались в купели, в которой брат Стивенс крестил новых прихожан «именем Отца, Сына и Святого Духа». Медленное появление голубя завораживало и часто побуждало многих сделать первый шаг от скамьи к купели. Экстравагантная деталь в аскетичной простоте храма.

Позднее я понял, что успех баптистской церкви в этой части страны можно приписать ее элегантной простоте. В отличие от пышно украшенных католических соборов баптистские церкви стремятся поразить чем-то одним, и это ощущение простоты близко многим прихожанам, потому что они из простых семей и излишняя нарядность их обескураживает. Брат Стивенс и мой отец гордились строгостью и спартанской практичностью нашей церкви. Казалось, она подчеркивала жизнь отца, тоже вышедшего из простой семьи. С каким чувством говорили прихожане о земных сокровищах, цитировали отрывки о греховном влиянии денег: «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в Царствие Небесное». Они постоянно шутили о том, как бедны, как унизительны их обстоятельства. Знаком чести считалось, стоя перед кафедрой, прочесть проповедь, в которой будет фигурировать хотя бы одна история о неимущих, когда-то обладавших всем и все потерявших. Такие проповеди, считали они, – основа церкви Христовой, а потому едва ли требуют осовременивания, и такие обстоятельства необходимы для обретения благодати, подобно ветхой конюшне, точно наша церковь, построенной в пустынном поле.