Стертый мальчик - [44]
– А с хорошими людьми ты подружился? – спросил отец, проезжая на желтый свет.
Я вспомнил Чарльза и Доминик, студентов музыкального факультета, которые любили петь спиричуэлс в гостиной общежития и уговаривали меня посмотреть фильм «Имитация жизни»[10]. «Окно для белых в мир чернокожих» – так они описали его.
«Если не расплачешься после просмотра – с тобой что-то не так, – говорил Чарльз. – Белые всегда плачут, когда смотрят этот фильм».
Мы с Чарльзом и Доминик быстро стали друзьями, но я боялся рассказывать о них отцу. Хоть он и заявлял, что «не против темнокожих», я не хотел упоминать расу, не хотел выставлять их своими чернокожими друзьями «для галочки», не хотел углубляться в историю семейной хлопковой фабрики из страха разбудить в себе еще большее чувство стыда. Да и жизнь в колледже и жизнь дома разительно отличались друг от друга, а после того как Дэвид позвонил родителям, я вообще боялся упоминать ту другую жизнь из страха, что наружу выплывут еще какие-нибудь тайны.
– Хороших людей вообще мало, – ответил я, барабаня по стеклу указательным пальцем. – Нельзя водиться абы с кем.
И я, и отец прекрасно знали, что такое первородный грех.
Я подумал о профессорах, о лекциях по европейской литературе, на которых я страшно оживлялся, когда мы обсуждали идеи и взгляды, будто они не больше чем земля или песок, легко сочащийся сквозь пальцы. Я вспомнил, как идеи, когда-то казавшиеся мне недосягаемыми и недоступными, поблекли перед взором и перестали ассоциироваться со злым и любящим Богом, в которого меня так долго учили верить, и в них обнаружилось зерно других религий, других философий, другого образа жизни.
После нескольких минут молчания отец снова включил Creedence и так выкрутил колесико магнитолы, что в машине задрожали стекла, а у меня чуть не лопнули барабанные перепонки.
«Я вижу землетрясения и молнии, – пели Creedence, – вижу страшные несчастья»[11].
Я ссутулился и закинул ноги на приборную панель. Ремень безопасности натянулся, вжимая меня в сиденье. Оставшуюся часть пути мы не разговаривали. Мы вступили на территорию моего отца, и Библейский пояс сжимал меня крепче, чем ремень безопасности, стягивавший грудь.
В колледже человек из подполья Достоевского время от времени брал надо мной верх, приглашая отступить в тень, слиться с обстановкой и наблюдать. Разница была в том, что после случая с Дэвидом я прятался еще глубже: не выходил из комнаты по нескольку дней и мочился в бутылки из-под воды, а потом, засунув под кровать, о них забывал. Когда позднее, будучи в более адекватном состоянии, я находил эти бутылки, то словно видел впервые, потрясенный их внезапным появлением; в такие минуты я смотрел на себя прежнего как на уродливого самозванца.
«Кто мог сотворить подобное? – думал я. – Насколько отчаялся этот человек?»
Узнав о фрейдистской теории в первом семестре, я забеспокоился еще сильнее. «Наверняка это какие-то нерешенные детские травмы, – рассуждал я, вспоминая мокрые иероглифы на ковре в своей спальне. – Должно быть, они – еще один знак моей испорченности. Нет, – резко переключался я на перспективу Ветхого Завета, – моей греховности».
В психологии, философии и литературе, которую я читал, не существовало теорий, которые нельзя было подогнать, чтобы доказать мою вину. По той же причине, казалось, любая идея, на которую я натыкался, усложняла мое понимание христианства, ставила под сомнение богоданное право моих родителей навязывать мне определенные убеждения. Я решил, что схожу с ума, ведь только сумасшедший так упорно держится за противоположные точки зрения, отказывается отпускать их, позволяет им бороться в его сознании.
Деревья сменились равнинными пастбищами, усеянными коровами, а после – прямоугольными зданиями, служившими административным центром города; между ними виднелся потрескавшийся асфальт с глубокими выбоинами, которые, однако, с легкостью преодолевал пикап отца. Сквозь треснутое стекло я чувствовал резкий запах удобрений, нагретых теплым утренним солнцем, и что-то еще – смесь запахов бензина и ржавого металла, которые можно встретить только в сельскохозяйственных общинах, где технологии промышленного производства так резко скакнули в развитии, что теперь уже не обойтись без крупных участков земли, выделенных под свалки для остовов старых машин, из которых вытащили все ценные детали.
Окружная тюрьма – спрятанная за кучкой домов с белыми крышами и красной бензоколонкой «Коноко», где продавались шины и моторное масло, – находилась на окраине города. Рядом с тюрьмой высилось идентичное ей здание сельского суда с несколькими окнами, выходившими на дорогу, которые явно добавили в последний момент, чтобы внести хоть какое-то разнообразие в стандартный кирпичный фасад.
Я выпрямился, чтобы осмотреться; промокшая от пота футболка с тихим шипением отлепилась от теплого кожаного сиденья. Я рассчитывал увидеть колючую проволоку, вышки, прогуливающихся взад-вперед охранников в голубых мундирах. Рассчитывал, что нам придется проехать через несколько пропускных пунктов, каждый последующий строже предыдущего. Одним словом, ожидал увидеть декорации дорогостоящего голливудского фильма. Но, подъезжая к приземистым зданиям, я понял, что место, которое город силился скрыть больше всего, получало предостаточно внимания: десятки автомобилей свободно въезжали на тюремную стоянку и выезжали с нее.
Эта автобиография, в которой рассказано, как по настоянию родителей автор попал в христианскую организацию «Любовь в действии», где обещали «вылечить» его гомосексуальность. Здесь больше семейной истории, чем рассказов о терапии (и она значительно интереснее, потому что это только и можно противопоставить той терапии — множество подробностей, усложняющих картину). Здесь нет ни одного самоубийства, и вообще с внешними драматическими ситуациями даже недобор: сидят ребята кружком и занимаются терапией, и практически все.
Имя Константина Ханькана — это замечательное и удивительное явление, ярчайшая звезда на небосводе современной литературы территории. Со времен Олега Куваева и Альберта Мифтахутдинова не было в магаданской прозе столь заметного писателя. Его повести и рассказы, представленные в этом двухтомнике, удивительно национальны, его проза этнична по своей философии и пониманию жизни. Писатель удивительно естественен в изображении бытия своего народа, природы Севера и целого мира. Естественность, гармоничность — цель всей творческой жизни для многих литераторов, Константину Ханькану они дарованы свыше. Человеку современной, выхолощенной цивилизацией жизни может показаться, что его повести и рассказы недостаточно динамичны, что в них много этнографических описаний, эпизодов, связанных с охотой, рыбалкой, бытом.
Эван Хансен обычный школьник. Он боится людей и страдает социальным тревожным расстройством. Чтобы справиться с болезнью, он сам себе пишет письма. Однажды одно из таких писем попадает в руки Конора, популярного парня из соседнего класса. Вскоре после этого Конор умирает, а его родители обнаруживают клочок бумаги с обращением «Дорогой Эван Хансен». С этого момента жизнь Эвана кардинальным образом меняется: из невидимки он превращается в лучшего друга покойного и объект горячих обсуждений. Вот только есть одна проблема: они никогда не дружили.
В настоящее время английский писатель Роальд Даль является хорошо известным для русскоязычных читателей. Его много переводят и издают. Но ещё относительно недавно было иначе… В первой половине 90-х, во время одного из моих визитов в Германию, мой тамошний друг и коллега рассказал мне про своего любимого в детстве писателя — Роальда Даля, и был немало удивлён, что я даже имени его не знаю. На следующий день он принёс мне книгу на английском и все мои вечера с этого момента заполнились новым писателем.
Быт и нравы Среднего Урала в эпоху развитого социализма. Занимательные и поучительные истории из жизни послевоенного поколения. Семья и школа. Человек и закон. Тюрьма и воля. Спорт и характер. Становление героя. Содержит нецензурную брань единичными вкраплениями, за что и получила возрастное ограничение, но из песни слов не выкинешь. Содержит нецензурную брань.
Донбасский шахтерский город, жители которого потомственно занимаются угледобычей, оказывается на линии противоборства двух враждующих сторон. Несколько совершенно разных людей: два брата-шахтера, чиновник Министерства энергетики и угольной промышленности, пробившийся в верхи из горных инженеров, «идейный» боец украинского добровольческого батальона, полковник ВСУ и бывший российский офицер — вольно или невольно становятся защитниками и разрушителями города. Книга содержит нецензурную брань.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.