Стертые времена - [9]

Часов в семь вечера к нам домой пришла Ирена, наша старинная подруга, и прямо с порога спросила меня:

– Ты читал в газете рассказ «Невозвращенец»?

С кухни раздался радостный голос жены:

– Это Генрих написал, там его псевдоним!

Ирена посмотрела на меня как на что-то особенное:

– Так это вы написали?!

Когда я услышал из её уст «вы», сразу понял – рассказ удался. Она долго не хотела уходить, сидела на диване в нашей гостиной, медленно потягивала из бокала красное грузинское «Киндзмараули» и всё время бросала взгляды в мою сторону, словно чего-то во мне раньше не замечала. Мне это льстило, и казалось, что впереди бесконечные литературные успехи и полное признание.

Газету «Юрмала» на русском языке вскоре закрыли. На латышском она ещё выходила какое-то время, а потом тоже заглохла, как старый испорченный рупор обессиленной империи. На дворе начинались девяностые.

Я всегда неплохо стрелял, конечно, не с двух рук по-македонски, как отец, но крысы, сновавшие среди груд мусора по внутреннему двору бара «Ленинград», редко могли избежать моей пули. Если я слегка мазал, из-под пустых ящиков ещё долго слышался писк раненой серой твари. Ненависть к ним у меня появилась уже давно.

После долгожданной покупки великолепных туфель фирмы «Саламандра» я переобулся на складе в подвале бара и со спокойной душой отправился наверх в зал. И каково же было моё негодование, когда, спустившись после смены обратно вниз, я увидел свои драгоценные туфли, безнадежно изгрызенные острыми зубами! Словно вокруг не было плиток шоколада, в которые крысы тоже иногда запускали зубы, пропиливая одну за другой целую пачку. Какое-то время я даже приносил им молоко, и мы мирно сосуществовали, но тронуть туфли – это уже был вызов. Всё вокруг было заставлено высококачественным ядом, которым можно было бы отравить пол-Риги, но они его не жрали, а вновь и вновь возвращались к моей многострадальной обуви.

Первую крысу я застрелил прямо на складе, и она повисла красным пятном между дверью и ящиками с водкой. Как ни странно, на какое-то время они исчезли, но потом появились снова. Битва шла нешуточная. Потом я заметил, что днём они прогуливаются по внутреннему двору, так сказать, выходят подышать свежим воздухом. Вот тут-то мы и нашли себе новое развлечение. В меткости я превосходил многих, только Марку иногда уступал – он каждый день ходил в тир.

Охотничьи забавы происходили во время перерыва, между пятью и шестью вечера. Мы делали ставки, и проигравший выставлял после смены количество проигранной водки или виски. Деньги в нашем соревновании не котировались.

Вечером у стойки объявились постоянные клиенты – типы с короткими стрижками. Один из них, под два метра ростом, заходил ко мне частенько и казался большим добрым увальнем с детскими глазами, двое других были помельче, но тоже не слабые детины. Он подошел к стойке, протянул через неё свою огромную руку:

– Здорово, Генрих! Налей нам водочки по сто. Мы только из России, заказ ездили делать. На душе как-то муторно, завтра надо в церковь сходить, в грехах покаяться!

Слово «заказ» звучало так, словно они занимаются сборкой мебели или доставляют пиццу на дом. То, что он киллер, а эти приятели – его подручные, я знал уже давно и всегда был с ним настороже. Непонятно, почему он выбрал меня своим психологом. Приходил каждый раз после своих заказов, не вдаваясь в подробности, пожаловаться на свои душевные переживания и каждый раз говорил, что пойдёт или уже сходил в церковь на отпущение грехов.

Не знаю, что на меня нашло, но в голове отключилось чувство самосохранения, и, разлив им по стаканам водку, я выложил:

– Ни хрена не понимаю, ты на самом деле такой тупой или прикидываешься? Ты что, думаешь, Бог – мудак какой-то? Ты будешь людей пачками валить, потом к нему приезжать, каяться, а он тебя прощать каждый раз будет? Я с тебя просто дурею!

Он смотрел на меня взглядом тупого барана, не понимая, чего это я разговорился.

– Батюшка сказал, что если человек от души раскаивается, ему всё прощается, а я от души раскаиваюсь!

– Да ты, наверное, батюшке этому зелёных заносишь немерено, вот он тебе и вешает лапшу на уши! Может, поп говорил, что ты мир от скверны очищаешь?

Достучаться до его мозга через толстую черепную коробку было невозможно – он отвоевал несколько лет в Афганистане, и отправить на тот свет человека для него было плёвым делом, как в магазин сходить.

– Жертвую на церковь, конечно! А ты, наверное, атеист?

Спорить было бесполезно. По фильмам я представлял себе людей его профессии – они всегда были жестокими и коварными, но не тупыми. Они допили водку, и он протянул мне руку:

– Прощай, братан! Ты неправ, сходи в церковь! Бог всемилостив!

Это было сказано снисходительным тоном, словно он меня наставляет на путь истинный. И медленно пошёл из зала своей медвежьей походкой, а за ним засеменили его подручные.

В этот вечер бар был полон народа. Из-за громкой музыки выстрела почти не было слышно, пуля прошла где-то в метре от меня, пробила барную стойку, окно и улетела в темноту. Страха не было, скорее какое-то удивление: «Ни фига себе!» Потом кто-то бросился кого-то искать, обещая разрезать нарушителя спокойствия на кусочки. Но тот словно испарился, и как его ни искали, облазив все укромные уголки бара и подсобные помещения, найти так и не смогли. Потом бритые головы собрались возле стойки и принялись обсуждать происшествие. Как я понял из их разговора, лучше ему было застрелиться самому, чем попасться им в руки.