Стерегущий - [2]
— Так уж мир построен, — говорит бабушка. — Везде есть враги.
— Смотри не разбей чашечку, — предупреждала она, оглядывая принесенные Никитиным топленые сливки в маленьком сливочнике. Щупала рукой, теплы ли калачики, гревшиеся на спиртовой машинке, смотрела, на месте ли масло, соль. Если чего не хватало, прикрикивала на старого матроса: принеси то, принеси другое. Сашутка сидел чинно, как в корабельной кают-компании, про которую папа не раз говорил: «Уметь надо держать себя в кают-компании. Оскандалишься — и-и, брат мой, на свет потом не смотри! На всю жизнь потерял лицо! И говорить с тобою никто не станет, не то что водиться. Вот оно что такое кают-компания!»
Видел Сашутка: все слушаются бабушку, даже Никитин. Что она ни скажет, что ни сделает, все хорошо. И сам слушался.
Дымится кофе со сливками, во рту хрустит поджаренная корочка калачика, а бабушка подвязывает ему салфетку приговаривая:
— Рот не набивай, не набивай. Это только на кораблях воры-ревизоры да в лавках купцы-удальцы карманы свои набивают. А ты стерегущий, вон дерзкий какой, либо в отца, либо в дедушку… Ну, наелся или еще будешь, пронзительный?
Сашутка, слезая со своего креслица с полным ртом, продолжал жевать.
— Я не пронзительный, я решительный, — наконец выговаривал он.
— Не торопись, не торопись, решительный, — предупреждала бабушка, обтирая ему губы салфеточкой и отвязывая клеенчатый передничек. Похлопывая рукой по животику, шутила:
— Ишь, как туго! Видать, серединочка полная. Ну, иди теперь на дворике погулять!
На крылечке холодок. Вылез на солнышко старый кот Мурзик, соображает, что было, чего нет. Полагавшееся ему молоко он уже выпил, второго могут дать и не дать. Забудут! Нет теперь у людей прежней доброты: холодный погреб с молоком и тот стали от своего кота запирать.
Посредине двора горластые петухи, наскакивая друг на друга, сводят свои вековые счеты. Поднимая переполох в птичьем царстве, щенок Рыжка гоняется за индюками и курами.
— Ну и глупыш! — кричит ему Сашутка.
На крыльцо выходит отец в морской тужурке с блестящими погонами и георгиевским крестиком в петлице.
— Как дела, моряк? — спрашивает он у сына.
Бабушка сидит за своим бесконечным вязанием, а Рыжка продолжает веселую собачью игру: облаивает и пугает все, что есть живого на дворе.
— Кушать подано, — степенно говорит Никитин, появляясь на крыльце.
После беготни с Рыжкой Сашутку заставляют вымыть руки. Теперь за столом к завтраку собралась вся семья. Дедушка, посапывая, берет графинчик и, наливая, говорит:
— Вот она, живая-мертвая вода, сказка народа о веселье…
А когда рюмка пустеет, крякает и продолжает потвердевшим голосом:
— Всегда пей, Сашок: и когда болен и когда здоров. Не верь бабьим разговорам, что это вред, — и иронически, с вызовом поглядывает на бабушку.
Та обиженно поджимает губы.
— Удивляюсь, Семен Семенович, всё-то вы ребенка плохому учите!
— Не я, а вы! — внезапно свирепеет дедушка. — Помешались на своем Сеченове с лягушками… Физиологички! Воспитательницы!
На дедушку не сердятся. Он кричит не от сердца, а любя всех. Он сам знает это и тут же старается деликатно извиниться перед бабушкой.
— Что за чудесные грибки вы в этом году насолили. Ешь, не нарадуешься, — говорит он, закусывая рыжиками.
— Кушайте на здоровье, — отвечает бабушка.
Дедушка отодвигает графинчик с водкой, пьет херес, аккуратно управляется с котлетою вилкой.
— Ешь, стремительный, котлету, — предлагает он внуку.
Но котлета Сашутке не нравится. После тарелки борща его уже разморило. Сидеть за столом не хочется, клонит ко сну.
Мама пристально смотрит на него, смеется.
— Вы его лучше принцем Сонулей зовите, дедушка, а стремительным назовем Рыжку. Тот моим птицам покоя не дает, гоняется за ними, как миноносец.
Сашутка заразительно хохочет, бросается к бабушке и, пряча свое лицо в ее платье, чтобы удержать смех, выкрикивает:
— Глупыш Рыжка, глупыш, а не миноносец!
Мама встает, кладет Сашутке на плечо душистую руку, хочет поцеловать, но сын еще глубже прячет лицо в складки бабушкиного платья. Тогда отец подхватывает его на руки и, счастливого, смеющегося, брыкающегося, передает в материнские объятия…
Александр Семенович проснулся, чувствуя себя совершенно здоровым, сильным и крепким. Воспоминания детства и привидевшийся сон освежили душу и тело.
Лейтенант с пренебрежением отодвинул подальше к стенке стоявшую на ночном столике ненужную сейчас бутылку с ромом и стал одеваться.
«Пожалуй, зря вчера послал за доктором Акинфиевым, — подумал он. — Приедет доктор, поднимет на смех. Скажет, насморка лейтенант испугался, и пропишет мятные капли, пять капель на ведро воды».
Пока приводил себя в порядок, взбудораженная светлыми сновидениями память снова вернула его мысли к детству.
Пройдя в кабинет, Сергеев вынул из письменного стола тетрадь в коричневом переплете. Это был его дневник, который он вел лет до двенадцати.
Нетвердой детской рукой, но тщательно и любовно на первой странице были записаны прочитанные или слышанные где-то чужие мысли, показавшиеся ему в те далекие годы яркими и нужными для жизни:
«Труд, труд, труд — вот три вечных сокровища…
Если есть мужество, дело тяжелым не будет…
Слово «викинг» вероятнее всего произошло от древнескандинавского глагола «vikja», что означает «поворачивать», «покидать», «отклоняться». Таким образом, викинги – это люди, порвавшие с привычным жизненным укладом. Это изгои, покинувшие родину и отправившиеся в морской поход, чтобы добыть средства к существованию. История изгоев, покинувших родные фьорды, чтобы жечь, убивать, захватывать богатейшие города Европы полна жестокости, предательств, вероломных убийств, но есть в ней место и мрачному величию, отчаянному северному мужеству и любви.
Профессор истории Огаст Крей собрал и обобщил рассказы и свидетельства участников Первого крестового похода (1096–1099 гг.) от речи папы римского Урбана II на Клермонском соборе до взятия Иерусалима в единое увлекательное повествование. В книге представлены обширные фрагменты из «Деяний франков», «Иерусалимской истории» Фульхерия Шартрского, хроники Раймунда Ажильского, «Алексиады» Анны Комнин, посланий и писем времен похода. Все эти свидетельства, написанные служителями церкви, рыцарями-крестоносцами, владетельными князьями и герцогами, воссоздают дух эпохи и знакомят читателя с историей завоевания Иерусалима, обретения особо почитаемых реликвий, а также легендами и преданиями Святой земли.
Биологическое оружие пытались применять еще в древнем Риме, когда при осаде городов за крепостные стены перебрасывались трупы умерших от чумы, чтобы вызвать эпидемию среди защитников. Аналогичным образом поступали в средневековой Европе. В середине 1920-х, впервые в мире, группа советских бактериологов приступило к созданию биологического оружия. Поздним летом 1942 года оно впервые было применено под Сталинградом. Вторая попытка была в 1943 году в Крыму. Впрочем, Сталин так и не решился на его масштабное использование.
В 2016 году Центральный архив ФСБ, Государственный архив Российской Федерации, Российский государственный военный архив разрешили (!) российско-американской журналистке Л. Паршиной и французскому журналисту Ж.-К. Бризару ознакомиться с секретными материалами. Авторы, основываясь на документах и воспоминаниях свидетелей и проведя во главе с французским судмедэкспертом Филиппом Шарлье (исследовал останки Жанны Д’Арк, идентифицировал череп Генриха IV и т. п.) официальную экспертизу зубов Гитлера, сделали научное историческое открытие, которое зафиксировано и признано международным научным сообществом. О том, как, где и когда умер Гитлер, читайте в книге! Книга «Смерть Гитлера» издана уже в 37 странах мира.
Мы едим по нескольку раз в день, мы изобретаем новые блюда и совершенствуем способы приготовления старых, мы изучаем кулинарное искусство и пробуем кухню других стран и континентов, но при этом даже не обращаем внимания на то, как тесно история еды связана с историей цивилизации. Кажется, что и нет никакой связи и у еды нет никакой истории. На самом деле история есть – и еще какая! Наша еда эволюционировала, то есть развивалась вместе с нами. Между куском мяса, случайно упавшим в костер в незапамятные времена и современным стриплойном существует огромная разница, и в то же время между ними сквозь века и тысячелетия прослеживается родственная связь.
Ирландский рыцарь Кормак Фицджеффри вернулся в государства крестоносцев на Святой Земле и узнал, что его брат по оружию предательски убит. Месть — вот всё, что осталось кельту: виновный в смерти его друга умрет, будь он даже византийским императором.