Стерегущие дом - [74]

Мною владели истома и лень, так что переделкой дедовского дома распоряжался Джон. Он привез из Нового Орлеана архитектора и вдвоем с ним несколько месяцев разрабатывал проект. В деньгах теперь не было недостатка, и Джон использовал их с толком. Я и не подозревала, что у нас такой величественный дом. У Джона хватило вкуса вернуть ему первоначальный облик — облик массивного, основательного фермерского дома, какие строились до повального увлечения псевдогреческим стилем. Он был тяжеловат и несколько в африканском духе — но он был прекрасен. Снесли большинство пристроек и флигелей — за десятилетия он оброс ими, как пень грибами или днище корабля ракушками. Расчистили усадьбу от деревьев, которые теснили ее со всех сторон. Стала видна река, очертания бугра, на котором стоял дом.

Перед тем, как мы переехали, у нас родился сын, и его назвали Джоном. Джон Хауленд Толливер. Темноволосый уродец, здоровенький и страшно жизнерадостный. Джон прислал мне брильянтовую брошь от дорогого ювелира. «Изумительной жене», — прочла я на карточке.

Я была счастлива: наконец-то сын! Казалось, больше нечего желать. Впереди — лишь вереница радостных дней, ведущая прямиком в столицу штата, к аляповатому зданию с кроваво-красными кирпичными стенами и приземистыми белыми колоннами — резиденции губернатора.

Я не сказала Джону — не хотела зря беспокоить, — что получила от Маргарет известие о смерти Нины. И потом, когда оказалось, что это известие ложно, тоже ничего не сказала. Я не отдавала себе отчета в том, что происходит. Что дети Маргарет наконец уже взрослые и начинают становиться силой, по-своему влияющей на ход событий.

Как-то днем — мы еще жили в городе — я вынесла Джонни погулять во двор. Он сучил смешными тоненькими ручками и ножками и блаженно булькал что-то, глядя на солнечных зайчиков. Я накручивала себе на палец его густые черные волосики и строила ему умильные рожи — как вдруг по каменным плитам у меня за спиной застучали каблучки. Я увидела высокую, очень высокую рыжую женщину, хорошо одетую — по понятиям северян. В ней было что-то знакомое — чрезвычайно знакомое, — но я ее видела впервые. Я сунула мальчику погремушку и пошла ей навстречу, соображая, кто бы это мог быть. Она остановилась и стала ждать, пока я подойду, — она явно рассчитывала, что я ее узнаю.

— Простите, — сказала я. — Чем могу…

И узнала ее в тот самый миг, как она негромко сказала:

— Я — Нина.

Девочка, с которой мы вместе играли, бегали по лугам, гоняли телят, жевали ростки одуванчика и рвали к ужину салат, забирались в чащобу, где ночевали олени, нюхали змеиный мускусный запах, — эта девочка вернулась женщиной. Она стояла, широко улыбаясь; она была очень красива. Что-то греческое во внешности. Я брякнула первое, что пришло мне в голову:

— Твоя мать говорила, что ты умерла.

Ее лицо стало пустым, мгновенно, сразу, как опрокинутый стакан.

— Я знаю.

— Кто мог ей такое сказать? Сколько же надо иметь низости… Да ты заходи. Я только возьму ребенка.

Нина покачала головой.

— Мы тут проездом из Новой церкви и сейчас же двинемся дальше. Муж никогда не бывал на Юге, и мы решили, что ему стоит съездить посмотреть.

Я виновато сказала:

— Маргарет даже не заикнулась о том, что ты вышла замуж. Честное слово.

— Я ей послала свадебную фотографию — несколько месяцев назад, когда мы поженились. — Она хотела что-то прибавить, но спохватилась, пожала плечами, и слова остались несказанными.

— Когда я была в Новой церкви — ездила показать малыша, — у нее как будто все было в порядке.

— Ах, вы виделись? — вежливо осведомилась Нина. — А вот мы не успели подъехать к дому, как дверь заперли и закрыли ставни.

Мальчик что-то прощебетал в своей коляске и помахал кулачком солнечному лучу. В чем же все-таки дело?

— Не представляю себе, отчего бы это, — честно призналась я.

— Пойдем к машине, я тебя познакомлю с мужем, — сказала Нина.

По дорожке, аккуратно выложенной каменными плитами, мы прошли через двор, мимо густых гортензий с поникшими тяжелыми шапками голубых цветов. Обогнули дом, пересекли лужайку. Нинин муж увидел нас, открыл дверцу и вышел из машины нам навстречу.

И тогда я поняла, что случилось. Поняла, почему Маргарет сказала, что Нина умерла.

Муж Нины был негр. Высокий, удивительно красивый, но очень темнокожий и несомненно негр.

Теперь все стало ясно — совершенно ясно. Я машинально протянула ему руку, не расслышав даже, как его зовут.

Нина сказала с едким смешком:

— Наверно, у матери было такое же лицо, когда она получила нашу свадебную фотографию.

— Ты думаешь? — Я попыталась скрыть, что меня раздражают жесткие нотки в ее голосе. — Я действительно ошеломлена. Откуда мне было знать? Говорили, будто ты умерла, и вдруг оказывается, что ты не только жива, но еще и замужем.

— И вы считаете, что ей бы уж лучше умереть, чем быть замужем за таким, как я, — подхватил он.

Я смотрела на красивое черное лицо и думала: он мне неприятен, мне бы нужно его пожалеть, а он мне просто неприятен.

— Что ж, это ваши слова, — ровно ответила я. — Не мои.

Они сели в машину. Нина наклонилась к окну:

— Скажи матери, что мы виделись.

— Нет, — отрезала я. — Нет, не скажу.