Стерегущие дом - [69]

А может быть, ей уже попадались на глаза некоторые высказывания в газетах: с недавних пор на страницах местной печати то и дело появлялось имя Джона. Сама я впервые увидела его в маленькой вырезке из газеты, выходящей в Атланте, ее прислала мне моя родственница Клара Худ. (В девичестве Клара Бэннистер из Мэдисон-Сити. Она вышла замуж за молодого священника-методиста по имени Сэмюел Худ и переехала жить в Атланту. Ее рыжеватый, некрасивый муж был человек весьма убежденный, благочестивый и рьяно защищал права негритянского народа. Познакомясь с ним, Клара Бэннистер, воспитанная в духе Совета белых граждан, начисто отреклась от своих прежних взглядов и заделалась, помимо всего прочего, членом Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения. Даже ее далекая от жизни недотепа-маменька и та пришла в ужас. Дед находил все это крайне забавным.) Вырезка представляла собой интервью с Джоном. Откуда-то с последней страницы, не очень длинное и не особенно интересное. Полно простецких задушевных фраз: рад случаю побывать в Атланте, повидаться с родней супруги; всякий приезд в ваш город — большое удовольствие, и тому подобное. Заключительные слова врезались мне в память: «Мистер Толливер — многообещающий молодой адвокат, его считают на Юге гордостью и надеждой сторонников сегрегации».

Я показала газету Джону.

— Я уже видел, милая.

— Ты разве читаешь атлантские газеты?

— Нет, мне присылают вырезки.

— А я и не знала, что присылают.

— Ты же не спрашивала.

— Ты что, правда, заходил к моим родственникам?

Он усмехнулся.

— Замотался с проклятыми делами, так что и позвонить-то было некогда. Но в газете это хорошо звучит…

Тот вечер — первый за полтора месяца вечер дома — он провел, терпеливо ползая с двумя девчурками на спине по полу гостиной. Он подарил каждой по большой фотографии и повесил у них в комнатах. «Чтобы не забывали, какой у них папа», — сказал он. Он любил их, и они его обожали. У нас с девочками дни текли тихо и мирно, скучноватые и однообразные, — пока не являлся он. Он вносил с собой оживление — это он всегда умел.

По-видимому, мой вопрос насчет газетной вырезки Джон воспринял как некий упрек, во всяком случае с тех пор он стал приносить вырезки мне. Все до одной. Я аккуратно складывала их в коробку — на днях она случайно попалась мне, — но никогда не читала. Порой, когда он протягивал мне очередную статью, среди текста невольно бросались в глаза отдельные слова. Расист. Решительный сторонник сегрегации. Стойкий поборник прав штата.

Я как-то спросила его об этом и потом пожалела. Мы ехали в университет — он получил от студенческого комитета приглашение выступить. Стоял вечер, один из тех серебристо-серых зимних вечеров, когда все очерчено тонко и мягко, и небо смутно розовеет, а земля мерцает и расплывается в дымке тумана. Машина сверкала новизной и дивно пахла, ноги обдавало ровной струей тепла. Ни с чем не сравнимо это ощущение езды в мощном автомобиле по хорошим дорогам в гористой местности. Как по морским волнам, неслись мы вверх и вниз по склонам холмов. Я была рада оторваться от детей — я чересчур засиделась дома. Мне льстило сознание, что я жена популярного оратора. К тому же Джон привез вчера в кармане пиджака сапфировое кольцо. «Под цвет твоих глаз, старушка», — небрежно уронил он. Меня не ввел в заблуждение тон этих слов. Я знала, что такое для него деньги, а это кольцо стоило дорого. Он был хорошим мужем и работал не покладая рук, но впервые я получила от него нечто подобное — дань признания. Как это будет чудесно, думалось мне, пока мы с ревом летели по холмам, вместе состаримся, девочки на наших глазах станут взрослыми, будут привозить к нам внучат… Мечты, сентиментальные и длинные, под стать вереницам серых длинных холмов.

Убаюканная кротким вечерним светом, я задала ему этот вопрос — он занимал меня давно, о нем напоминали слова из газетных вырезок.

— Джон, — сказала я. — Что ты на самом деле думаешь про негров? Не то, что скажешь сегодня с трибуны, а честно — что?

Он хмыкнул и с протяжным сигналом вильнул в сторону, объезжая автофургон для перевозки скота.

— Души в них не чаю, — сказал он. — Совсем как твой дед.

Серебристый вечер померк, исчезли еще не рожденные внуки. Остались унылые зимние холмы и человек, который зря так гонит машину.

Еще несколько лет, безбедных и размеренных, прерываемых лишь поездками в отпуск, которые с некоторых пор стал позволять себе Джон. По этим поездкам я отличаю один год от другого: год путешествия на Ямайку, год Бермудских островов, год, когда мы отдыхали в Солнечной Долине. Мы уезжали два раза, летом и зимой. Подрастали девочки. Из колыбели в кроватку, от коляски — к велосипеду, из детского сада — в первый класс. Они росли красивыми, темноволосые и синеглазые, в отца. Ему хотелось еще детей, я знаю. Один раз он заикнулся об этом. Я только сказала:

— Дай я сначала справлюсь с этими. Погоди — с ними столько хлопот.

Он ждал, такой не попросит второй раз из гордости.

А потом умер дед. Это случилось в январе, через несколько дней после сильного снегопада. Снегопадов в общепринятом смысле слова в наших краях вообще не бывает — так, припорошит землю, вроде как тронет изморозью. Но на этот раз с нависшего, серо-зеленого неба насыпался покров дюймов в пятнадцать толщиной, и все пошло кувырком. Скотину на отдаленных выгонах охватила паника. Коровы ломали заборы, продирались сквозь проволоку, оставляя на колючках кровавые клочья, забредали на лесные участки, а то и дальше. Их предстояло изловить по нескольку голов за раз и вернуть в стадо. Работали все мужчины, какие только были на дедовой ферме, — разыскивали раненых коров, чинили ограды.