Стерегущие дом - [68]

Джон не поймет. Куда ему понять.

— Ах, уйди от меня, — говорила я. — Пожалуйста, уйди.

— Тут не только в ребенке дело, — резко сказал он. — Тут еще другое, верно?

Я даже не постаралась вникнуть в его слова.

— Уходи.

— Я знаю. Кто это тебе наплел? — Голос у него был резкий, злой, и в нем слышались колючие нотки страха. — Что ни сделаешь, самую невинную вещь, черт побери, люди все равно переиначат на свой манер, подлые душонки.

Ошарашенная я откинулась на подушки и сделала равнодушное лицо, а он рассказывал мне, сколь безгрешна — и в то же время доступна превратным истолкованиям — была его жизнь в Вашингтоне. Я слушала, и все, что он говорил, понимала наоборот.

Несмотря на это, мы уехали назад вместе и, пока не вышел срок его службы, жили в Вашингтоне. (Он сам попросил, чтобы я ехала с ним. «Если ты будешь рядом, перестанут сплетничать».) Куда бы мы ни пошли, я ловила себя на том, что присматриваюсь, пытаюсь угадать. Которая — эта? Или — вон та? Впрочем, я была влюблена, а это, как выразился мой дед, немаловажное обстоятельство.

Война в Корее кончилась. Мы приехали в округ Уэйд, и Джон открыл адвокатскую контору прямо на главной улице Мэдисон-Сити, рядом с аптекой Рексолла. Он работал с той же одержимостью, что и в колледже. Создавал себе адвокатскую практику и делал первые шаги на политическом поприще. Почти не проходило недели, чтобы он не ездил куда-нибудь выступать. Он был способен говорить о чем угодно, начиная с домашнего консервирования и жука-долгоносика и кончая упадком нравов современной молодежи — и всякий раз вполне искренне и серьезно. Как-то ему предстояло выступить на субботнем собрании фермеров с сообщением о роли нашего штата в борьбе с сибирской язвой. На этот раз я не смолчала.

— Джон, имей совесть, — сказала я. — Ну что ты знаешь о сибирской язве?

Он обнажил зубы в сверкающей радужной улыбке; мне начинало казаться, что она специально рассчитана на объектив фотокамеры.

— Спрашивал у твоего деда вчера за обедом, — сказал он. — Возбудитель — бацилла, живет в земле, стадии споры — до тридцати лет… Все, больше мне не требуется…

— Лихо.

— Я им делаю сообщение не о сибирской язве, душенька. Я делаю сообщение о Джоне Толливере.

По адвокатской части он тоже на редкость преуспевал, умел найти подход к каждому судье и присяжному в штате. Правда, он занимал выгодное положение. Он был Толливер, и это означало, что во всей северной части штата он мог запросто бывать практически в каждом доме. Он женился на урожденной Хауленд и, значит, по сути дела, состоял в родстве со всей центральной частью штата. Оставалось не то три, не то четыре округа на юге, но в них он не был заинтересован. Больше того, как правило, даже отказывался ездить туда выступать, отговариваясь тем, что якобы к нему враждебно настроено тамошнее католическое большинство. Насколько это утверждение соответствовало действительности, судить не берусь. Знаю только, что он часто пускал его в ход, чтобы привлечь на свою сторону многих и многих протестантов, которые в ином случае его бы не поддержали.

Я сидела в своем доме в Мэдисон-Сити и наблюдала.

Дом у нас был новый, мы построили его сами. Джон сначала хотел подыскать что-нибудь среди старых домов (их тогда сколько угодно пустовало в городе).

— Для престижа мне лучше бы жить в старом, — говорил он. — Солидно, нечто вроде шерстяного костюма в летнюю пору.

— Я хочу новый дом, — сказала я несмело, потому что стоило мне вступить с ним в спор, как я обязательно оставалась побежденной. И чтобы не дать ему себя отговорить, прибавила то, чего еще не решалась сказать никогда: — В конце концов, это мои деньги.

Ужасно трудно определить, какое выражение появилось в ту секунду на его лице. Не гнев, не обида. Не знаю что. Возможно, просто удивление.

— И вообще, — поспешно прибавила я в страхе, что хватила через край, — на свете есть один только старый дом, где я хотела бы жить. Дом деда.

Он опять сверкнул своей ослепительной улыбкой.

— Еще бы — когда он достанется тебе в наследство. Вложить немного денег, будет не дом, а загляденье.

— Хорошо, — сказала я, хотя у самой екнуло под ложечкой: распоряжаться вот так имуществом человека, когда он еще жив…

Я построила дом — новенький, точно с картинки, и мои девочки спали в новеньких, точно с картинки, нарядных спальнях. Город жужжал, как потревоженный улей, когда я выписала из Мобила специалиста для отделки кухни и ванных. В главной ванной комнате была утопленная в пол ванна и внутренний дворик с солярием. Кухня — целиком из журнала «Дом и сад»; все по последней моде, все новинки и усовершенствования, какие только есть на свете. Что по этому поводу думали в городе, я узнала от Маргарет. Прошло не больше недели с тех пор, как мы въехали; она привезла несколько штук перепелов от деда. Уперев руки в полнеющие бока, оглядела кухню, поджала губы и ничего не сказала.

— Нравится?

— Завидная кухонька для черной стряпухи.

Она сказала это ровным, обыденным тоном. Возможно, с иронией. Возможно, без всякой задней мысли. Возможно, это был голос отцовской крови.

Я никогда не знала, серьезно она говорит или с насмешкой. Подозреваю, что она к тому и стремилась.