Степные волки - [43]

Сергей Петрович вздрогнул.

— Сейчас, я набью только одну папиросочку, — проговорил он, силясь хоть оттянуть минуточку. Ему хотелось плакать. Он подошёл к столу, болтая руками, и увидел монету. Он оглянулся на Кремнева; тот стоял спиною к нему и надевал пальто. Сергей Петрович, чувствуя головокружение, потянулся рукою к монете, быстро схватил её в кулак и поспешно сунул к себе в карман.

«На всякий случай», — подумал он с жалкой улыбкой. Ему как будто немного стало легче. Он быстро набил папиросу и, закурив её, подошёл к товарищу.

— Идём, — прошептал он, — я готов! Веди же меня!

Кремнев подал ему пальто.

Они вышли из дому; до осиновой рощи было не более версты. Молодые люди направились по деревянному тротуару, завернули затем направо, перешли небольшой мостик и очутились в поле. Силуэт осиновой рощи внезапно выдвинулся из-за холма, точно роща выскочила оттуда, желая удивить, а, пожалуй, даже и испугать путешественников. И Сергей Петрович действительно испугался и как-то растерялся. Его сердце опять затосковало и заныло, то мучительно замирая, то колотясь, как пойманная птица. Кремнев шёл сзади него с пистолетным ящиком под мышкой и с удовольствием поглядывал на лаковые сапоги своего товарища.

— А ты совсем молодцом, — говорил он ему, слегка толкая его в спину. — Сзади да если смотреть на ноги, то тебя, пожалуй, за офицера можно принять!

«Господи, — подумал Сергей Петрович о Кремневе, — да что он издевается, что ли, надо мною? Человек на смерть идёт, а он о лаковых сапогах, будь они прокляты, разговаривает!»

— Паша, — позвал он жалобно.

— Что? — Кремнев выровнялся с его плечом.

— Ничего, — прошептал Сергей Петрович и добавил: — А ведь меня убьют, Паша! Чувствую я, убьют! — Он весь как-то сразу понурился, как расслабленный.

Кремнев удивлённо вскинул на товарища глаза. Он, казалось, был ошеломлён словами приятеля.

— Как убьют? За что убьют? — спросил он.

— Паша, да неужели ты не понимал раньше, куда и зачем поведёшь меня? Ах, Паша! Что будет с маменькой? Горе, одно горе! Чувствую и сознаю, робок я и смешон, да, смешон, но сколько слез-то тут, сколько слез-то!

Сергей Петрович ткнул себя в грудь кулаком и всхлипнул.

Кремнев вспыхнул всем лицом. Он только сейчас ясно понял, куда ведёт своего товарища, что там, в осиновой роще, его, быть может, уже ждут люди с пистолетами и что через каких-нибудь полчаса его друг может упасть на землю с разбитой головою, как никому ненужная собака. А раньше Кремневу казалось, что он поведёт друга на какое-то развлечение, вроде танцев, красивое, воспетое в книжках и весьма одобряемое в самом приличном обществе.

— Ах, Сереженька, — сконфуженно прошептал Кремнев, — уж не вернуться ли мне за монеткой с двумя орлами?

Ласточкин молчал. Они уже вошли в рощу. Роща называлась «осиновой», вероятно, потому, что там не было ни одной осины. Стройные берёзы и могучие дубы, уже пожелтевшие, но ещё величественные, обступили путников. Молодая рябинка, вся осыпанная огненно-красной листвой, стояла посреди полянки и точно горела и не сгорала. Весёлые дрозды, перелетывая, кричали тут и там. Серое осеннее утро дышало чем-то затхлым. Лес точно оплакивал кончину лета, но плакал гордо и спокойно, как плачут могучие духом.

— Сейчас мы будем на месте и, кажется, нас уже ждут, — прошептал Кремнев. — Слышишь?

Сергей Петрович остановился и прислушался. Из лесу справа доносился как бы тихий говор. Он вздрогнул, внезапно схватил локоть Кремнева и вдруг заговорил, торопясь и сбиваясь, приближая своё бледное лицо к лицу товарища.

— Паша, голубчик, та монета со мною, понимаешь? — говорил он, как в лихорадочном бреду. — Вот возьми её и делай то, что хотел. Понимаешь? Да… Ах, — он тронул себя за виски, ах, Паша, у меня кружится голова! Я трус, Паша, подлый трус. Но что будет с маменькой? Господи, Боже мой!

Он сунул монету в руку Кремнева; его голова тряслась.

— Да! Пусть — я подлец, Паша, но он, Полозов, взял у меня Варюшеньку, а я её в сердце, вот здесь, выносил, — заговорил он снова с искажённым лицом, будто измятым муками. — Чувствуешь? Я её пять лет здесь носил и о прибавке жалованья мечтал! Так каково же мне это было, когда он её с налёту взял? А ведь я вижу это: Варюшенькины глазки лгать не умеют! Да, он пришёл и взял! И я уступил. Варюшеньку уступил! А стула не уступлю! Нет! Не уступлю, Паша!

Губу Ласточкина дёргало. Он бледнел всё больше.

— Не уступлю! Толкайся, да меру знай! Я — чиновник, а не ветошка, не судомойка! Возьми, когда так, Паша, монету! — добавил он сиплым шёпотом.

Сергей Петрович стал утирать слезы. Кремнев опустил монету в карман и вздохнул:

— Ах, женщины, женщины!

В его карих глазах тоже стояли слезы.

— А ты приосанься, — шепнул он Сергею Петровичу, незаметно смахивая слезы. — Сейчас мы выйдем на ту самую поляну, знаешь, около старой берёзы-двойняшки? Приосанься, не ударь в грязь лицом. Слышишь? Нас ждут.

— Я его не убью, — шёпотом же отвечал Ласточкин, очевидно, думая о Полозове. — Я только первым промах дам, чтобы ему было стыдно убивать меня! Понимаешь? Первым дам промах! И дуло вот так, вверх, поставлю! Чтобы он честность мою видел! И пожалел! Да! Не меня, нет… А мамашу и Васю! Понимаешь?