Степные империи Евразии: монголы и татары - [17]

В 1219 г. канцелярия Чингис-хана направила китайскому монаху, даосу Чан-чуню приглашение посетить походную резиденцию кагана. В послании, в частности, говорилось о Монгольской империи: «Такого [огромного] царства еще не было со времен наших шаньюев». Спутники Чан-чуня в «Описании путешествия на запад» («Си ю цзи», 20-е гг. XIII в.) великолепие ханских повозок и шатров сравнивали с тем, что было при дворе шаньюя[140]. Южносунские послы прямо называли Монгольскую империю «государством северного шаньюя»[141]. «Шаньюй» — китайская передача доселе точно не идентифицированного титула правителя хунну. Поскольку в «Си ю цзи» говорится о «наших шаньюях», то здесь явно проступает стремление верховных властей Еке Монгол улуса представить себя наследниками прежних держав номадов и не обязательно хуннской, ведь китайцы называли шаньюями и тюркских каганов[142]. Да и сам титул «шаньюй» иногда расценивается как прототип таинственного слова «Чингис»[143].

Разумеется, для ознакомления со столь давней историей требовалось иметь хроники. Мы не знаем, как обстояло дело со сбором исторической информации в эпоху Чингис-хана, но при его преемниках эта работа приобрела целенаправленный характер. В 1236 г. по инициативе киданина чжун-шу-лина Елюй Чуцая было «учреждено Историческое общество; в пособие взяты исторические книги из городов Янь-цзин и Пхинян»; историографами назначили трех китайцев (судя по именам)[144]. Позже Мункэ и Хубилай поручали китайским же ученым, проживавшим в Монгольской империи, переводить на монгольский язык исторические сочинения[145]. В XVII в. сложилась аналогичная ситуация: маньчжуры готовились напасть на Китай и интересовались успехами предыдущих «варварских» династий на этом поприще. Истории Ляо, Цзинь и Юань были переведены на маньчжурский язык[146].

Значит, одним из источников сведений о кочевых государствах служили династийные хроники и, возможно, другие исторические произведения.

Еще одним источником стали эпиграфические памятники. Например, рассказ о падении Уйгурского каганата и о последующей истории уйгуров был нанесен на стелу, воздвигнутую в честь гаочанских князей, а позже почти без изменений списан оттуда в «Юань ши» — официальную хронику монгольской династии[147]. Об интересе к подобным текстам в рассматриваемую эпоху (первая половина XIII в.) свидетельствует то, что после смерти Елюй Чуцая в его доме нашли «несколько тысяч древних и новейших книг, картин и древних письмен на металле и камнях»[148].

Можно предположить, что китайским и киданьским советникам, их монгольским патронам стала известна история всех крупных держав номадов, содержавшаяся в указанных сочинениях. Однако источники не дают основания для такого вывода. А из имеющихся данных пока можно заключить, что до руководителей империи доходили только названия городов, титулы и имена каганов[149] (естественно, в китайской транскрипции) и, возможно, представления об общих пределах их владений[150].

Кроме иероглифических камнеписных текстов в степях Центральной Азии имеется множество стел, скал и валунов, испещренных руникой древних тюрок и уйгуров. Этот вид письма продолжал бытовать на территории Монголии и в казахских степях по крайней мере до X в.[151], а у енисейских кыргызов, может быть, и до монгольского завоевания в начале XIII в.[152] Монголы, конечно, встречали такие памятники. Джувейни пишет, что во время правления Мункэ (1251–1259) в развалинах столицы Уйгурского каганата VIII–IX вв., города Орду-Балыка, были обнаружены камни с надписью. «Эти камни были извлечены. Под ними оказалась большая каменная плита с надписями… Приказано было найти кого-нибудь для прочтения их, по никто не мог их прочесть. Из Хитая доставили людей, именуемых камами (т. е. прорицателями — В.Т.). Известными этим людям знаками на плите той было начертано…»[153] — и следует изложение версии происхождения уйгурского царства, не поддающейся идентификации ни с одной из ныне известных надписей. Монголы, несомненно, не сумели прочесть письмена, поэтому обратились к иноплеменникам. Это не обязательно могли быть китайцы. Хитай [Хатай] в XIII в. у мусульманских авторов означал еще и Семиречье с Кашгаром — район расселения кара-киданей (хитаев)[154]. Камами же (прорицателями, шаманами) не называли ни конфуцианских схоластов, ни даосских мудрецов. На территории кара-киданьского государства жили в то время и уйгуры. Их жрецы, пожалуй, имели представление о письменности своих предков и могли читать рунику. Очевидно, именно грамотные уйгуры и названы у Джувейни камами. К тому же этот народ пользовался собственной письменностью, широко употреблявшейся в делопроизводстве Монгольской империи[155].

Таким образом, кроме туманных намеков на знакомство представителей хитаев и китайцев[156] с содержанием тюркских эпитафий VIII–IX вв., другой информации на этот счет мы не имеем.

То же можно сказать и о тюркоязычных письменных литературных произведениях, созданных в X–XII вв. Достоверно лишь то, что поэма Юсуфа Баласагунского «Кутадгу билиг» («Благодатное знание», XI в.) была известна и распространена в монгольскую эпоху