Степные хищники - [50]

«Донесет негодяй. Обязательно донесет. А там… приедут, арестуют… Вася! Твоя жена — бандитка…»

Через час Устинья шагала в Гуменный. Увесистый узел оттягивал руки. В нем — немудрые бабьи пожитки — «приданое». На улице встретился Панченко.

— К мамаше собралась, хозяйка?

— Да.

— Что же не сказала? Отвезли бы. Обожди, я сейчас запрягу.

— Не надо. Дойду пешая.

— Как хочешь, а то я скоро…

— Спаси Христос! — закусив губу, Устя пошла дальше.

«Сейчас все ласковые, а узнают…»

Трое суток в Управлении кипела работа: ворошили документы, ведомости, описи, приемо-сдаточные акты, сличали гнедых, буланых, саврасых коней, заступы, звездочки, лысины и, закончив, облегченно вздохнули, — гора с плеч долой.

— Гришин, как там на улице?

— Метет.

— Сильно?

— Сейчас не особенно. Может быть, в ночь разыграется.

— Поедем?

— Воля ваша.

Валяться еще одну ночь на канцелярских столах в прокуренных комнатах Управления Щеглову не хотелось, тем более, что другие начальники Отделений собирались уезжать. Кроме того, за эти дни Щеглов успел соскучиться по уютной, прибранной ловкими руками Усти теплой комнатке. Не терпелось услышать милый голос, поймать любящий взгляд.

— Запрягай, Гришин!

Вскоре со двора Управления выехали четыре тройки, запряженные гусем (на степных дорогах три лошади в ряд не уместятся, а одна за другой — гуськом — пройдут). По установившемуся в запасе обычаю правил, стоя на передке ковровых саней, сам командир, а коновод сидел пассажиром.

Уральск пролетели за несколько минут. Застоявшиеся кони мчали вихрем.

— П-ади-и!

На самом выезде Щеглова обогнал командир третьего отделения Вороньков.

— А-а-а-а! — донеслось до Щеглова. Гикнув, он погнал следом. Мелькнули и сразу потерялись ласковые огоньки в окнах домов. Ветер бил в левую щеку, снежинки кололи глаза, из-под копыт летели комья плотного снега.

— Э-э-эй!

Скрипит снег под полозьями. На рытвинах сани подпрыгивают и тотчас же плюхаются на дорогу.

— Эй вы, голубчики!

Пластается на скаку тройка, неудержимо мчится в белесую муть вьюжной ночи, вихрятся выползшие на дорогу сугробы. Вскоре серым бесформенным пятном появились впереди базы и постройки хутора, где разместилось третье отделение. Передняя тройка встала. Поравнявшись с нею, Щеглов тоже остановил своих лошадей.

— Заезжай ночевать, — буран разыгрывается, — пригласил к себе Вороньков. — Пельмешками угощу.

— Спасибо! До дома рукой подать.

— К молодой жене торопишься? Смотри, на снеговой перине не заночуй.

— Проскочу. Будь здоров!

— Всего хорошего!

За околицей пришлось поднять воротник тулупа. Крепкий ветер гнал тучи снега, и передняя лошадь все чаще скрывалась в них. Щеглов уже не правил: не только дороги не видно, но трудно понять, где земля, а где небо.

— Гришин!

— Я, — отозвался тот из недр тулупа.

— Спишь?

— Дремлется. — Гришин высунул голову из мохнатого воротника и крякнул: — Разгулялась непогодушка.

— Метет.

Оба замолчали.

Давно полозья не скрипели о накатанный ледок дороги: сугробы завалили путь, и бывалые степные кони бежали, щупая похороненный следок копытом.

— Гришин!

— Аюшки?

— Вроде дымом пахнет?

— По левую руку от нас должен быть Гуменный. Не иначе, как оттуда доносит.

— Значит, сейчас дома бу…

В этот момент сани полетели куда-то вниз.

— Тпр-р-ру! Стой, окаянный! Прими! Ну! — отчаянно ругаясь, Гришин распутывал постромки. Лошади барахтались в снегу, и он ничего не мог сделать. — Дорогу не видишь, нечистый дух! Из-за тебя и свалились с яра! — костерил коновод лошадь, шедшую первой. Сбросив тулуп, Щеглов помогал Гришину.

— Узел не распутаю, будь он неладен! — кряхтел тот.

— Режь ножом!

— Только остается.

В конце концов, коней распрягли и, привязав их к саням, сели отдыхать.

— Ну, а дальше что делать? — спросил Щеглов.

— Дорогу искать. — Гришин поднялся, сделал несколько шагов и куда-то исчез, словно сквозь землю провалился.

— Гришин!

— Тут я, — донеслось из-под снега. — Провалился в водомоину!

— Вода?

— Нет, сухо.

— Помочь?

— Сам вылезу.

— Давай руку!

Через минуту Гришин появился весь залепленный снегом.

— Думал, что в преисподнюю улетел, — сказал он, отряхиваясь. — Ну, и глубоко… Тс-с! Вроде собака тявкает. Так и есть, собака. Это в Гуменном, а мы с вами сидим в Крутом Логу. Точно. Помните, где дорога сворачивает на гатку, а прямо обрыв? Вот этот черт и спустил нас прямиком, — Гришин ткнул кулаком в конский бок. — До Синявского отсюда рукой подать. Вы побудьте тут, а я за народом сбегаю, — выезд раскопаем.

— Не лучше ль ехать обоим верхами?

— Чего вам беспокоиться? Я в момент обернусь.

Подумав, Щеглов согласился:

— Езжай!

Гришин вскарабкался на «нечистого духа» и скрылся за снежной пеленой, а Щеглов, укрывшись тулупами, притулился за грядкой саней.

Дрема туманила голову, но уснуть не давали лошади: дергая сено, они толкали Щеглова мордами. К тому же начал таять набившийся в валенки снег, холодные струйки щекотали потные ноги. Под тулупом Щеглов переобулся и, покончив с этим, выглянул наружу. Метель свирепствовала, не утихая. Рои снежинок бестолково метались по воздуху. Лошади стали беломордыми, белогривыми, похожими на скульптуры из снега. Щеглов вздохнул и снова укрылся тулупом.

«Найдет ли Гришин хутор? Пожалуй, напрасно я его отпустил, — заплутается, замерзнет». Вспомнилась Устя. «Наверное, дожидается. Все же удивительно: живут-живут люди каждый сам по себе, потом случайно встречаются, влюбляются, женятся и недавно чужие становятся роднее родных… В последнее время творится с Устей что-то неладное: то плачет, то чересчур весела, то задумчива… Может быть, ребенок будет, но чего же от меня скрывать? Козочка моя дикая! Надо с ней поговорить… поговорлить… погорить… покорить…».