Степные хищники - [3]

Однако отказаться от Усти Щеглов уже не мог, и чем больше проходило времени, тем больше запутывался он. К Усте его неодолимо влекла и внешняя красота, и ее самобытный характер — настойчивый, но в меру податливый. Такая Устя — это не глина, из которой можно лепить все, что угодно, но и не алмаз, шлифовка которого требует огромных затрат труда и времени; вернее всего это — мрамор, из которого ваятели создают величайшие произведения искусства.

Однажды Щеглову подкинули записку:

«Если хочешь быть целым, — забудь дорогу к гуменновским девкам». Подписи на записке, разумеется, не было, но, наведя справки, Щеглов установил, что у него, есть соперник. Писарь штаба Соболевского укрепучастка Егор Грызлов давно и безуспешно вздыхал по Устинье. Был он некрасив, — еще в детстве лицо попортила оспа, но крепко сложен, широкоплеч, коренаст, обладал силой недюжинной, клал наземь быка за рога. Ходил Егор сутулясь, глядел исподлобья, смеялся редко и каким-то неприятным дребезжащим смехом. Рассмотрев внимательно соперника, Щеглов пожалел его в душе: «Не тебе, милок, к таким девкам, как Устинья, подкатываться, — обращением и рылом в люди не вышел». Записку Василий изорвал, а зря: в одну из темных ночей, когда возвращался из Гуменного, над ухом одна за другой просвистели две пули. Судя по вспышкам, стреляли из ближнего к дороге сада, у самого въезда в Соболево. Щеглов послал в ответ семь пуль из нагана, прискакав в эскадрон, поднял дежурный взвод по тревоге, прочесал с ним местность, но безрезультатно, — пока люди поднимались, пока собирались, ночной стрелок убрался восвояси…

Щеглов невольно вздрогнул, когда близ того же сада, у въезда в Соболево, громко окликнули:

— Стой! Кто идет?

Узнав по голосу бойца своего эскадрона, Щеглов спокойно ответил:

— Свой. Это ты, Сумкин?

— Я, товарищ комэск.

Щеглов въехал в станицу. На левой стороне широкой улицы в домах неурочно светились огни, в окнах штаба мелькали фигуры людей.

«Что-то произошло», — подумал Щеглов и повернул коня к штабному крыльцу.

— Стой! Кто идет?

— Командир эскадрона.

В дверях Щеглов столкнулся с начальником штаба.

— А-а, комэск! Дважды посылал за вашей милостью. Куда это вы, батенька, ухитрились пропасть?

— В чем дело?

— Идите к коменданту, — получите нагоняй и задание!

— Без шуток.

— Какие тут к черту шутки!

Щеглов постучал в дверь комендантского кабинета.

— А-га! — откликнулся из-за двери густой бас.

Привычно оправив ремень и гимнастерку, Щеглов перешагнул через порог.

— Хорош! Нечего сказать! Где изволили быть?

— На хуторе Гуменном, — ни мало не смутясь, ответил комэск. Он великолепно знал, что за грозным видом, за громовыми раскатами голоса коменданта скрывается добрейшей души человек.

— К девкам ездил?

— Вы же сами приказывали чаще наведываться на хутора, — прикинулся Щеглов обиженным.

— Так то для разведки. А ты чем занимался? Исподницы считал?

— Человека обидеть всегда можно.

— Обидишь тебя такого! — Комендант снова поднял глаза, но в его взгляде уже не было гнева. Старый солдат, прошедший три войны, благоволил к стоявшему перед ним лихому кавалеристу. В этом стройном, высоком юноше с правильными чертами лица, с открытым взглядом серых глаз он видел достойную смену своему поколению и относился к нему по-отечески. — Ну, ладно! Ты слышал, что Сапожков в Бузулуке выкинул? Восстал сукин сын, золотопогонная душонка!

Если бы это сказал кто-нибудь другой, не комендант, Щеглов не поверил бы. Сапожков, так яро воевавший с белоказаками, командир 22-й дивизии, отстоявший Уральск, когда Чапаев был под Уфой, ныне командир 2-й Туркестанской кавалерийской дивизии, вдруг оказался «контрой»!

— Разве он офицер?

— Был господин подпоручик, ваше благородие, а теперь попросту гад. Но в конце концов дело не в этом. Я тебя вызывал вот зачем: в Гаршине стоит отряд Капитошина.

— Слышал.

— Так вот, этот Капитошин арестовал четырнадцать продармейцев и продкомиссара и отправил их в Бузулук. Понял?

Щеглов кивнул головой.

— Понял? — строго переспросил комендант.

— Понял.

— Смекалист ты, а мне вот ни черта не понятно. — И тут же пояснил: — Видишь, арестовать их он, как начальник гарнизона, конечно, мог: возможно, ребята набедокурили. Загвоздка в другом — зачем он их в Бузулук отправил? Или не знал, что там восстание, или же сам руку Сапожкова держит. Сейчас же пошли разъезд выяснить положение! Часам к одиннадцати чтобы были обратно!

Глава вторая РАЗВЕДКА

Командир первого взвода Соболевского отдельного кавалерийского эскадрона особого назначения Иван Иванович Тополев был флегматичным, долговязым, длинноносым человеком, лет тридцати. Ходил он неуклюже, по-журавлиному неловко переставляя длинные ноги. Однако на коне Иван Иванович менялся до неузнаваемости. Ездил он лихо, сидел в седле так, как будто прирастал к лошади.

Приказание разведать Гаршино Тополев выслушал, с обычным безразличием, разбудил связного и, растягивая слова на последних слогах, сказал:

— Миша-а, бег-и во взво-од и скажи-и, чтобы седлали! А я-а сейчас приду-у.

Окружавших Гаршино холмов разъезд достиг к солнечному восходу. Здесь проходила грань между Самарской губернией и землями Уральского казачьего войска. Село Гаршино тянулось по берегам степной речонки. На излучинах ее теснились избы, дворы, огороды. Выше по бугру выстроились амбарушки. Над крестьянскими избами высилась облезло-серая с синими обводами церковь. Людей не было видно, но из печных труб частоколом поднимались кудрявые дымки. Далеко разносилась задорная перекличка петухов.