Степняки - [9]

Ну, думаю, Володька чего-то набедокурил. В Рубцовске он, в сельхозтехникуме. Боевой у нас Володька.

А Виктор, наоборот, смиреный. Когда он в мединститут поступил, отец ему так и сказал: "Куда тебе, такому смиреному, ты курицу и ту не зарубишь, а то - хирург". За Виктора я не боюсь, а вот Володька... Осела я, а потом сразу отошла - недавно он письмо прислал, пишет: "Папа, ты больной, я знаю. Только за меня ты не беспокойся". Хотя он и боевой, я ему верю.

Я вообще людям верю, а сынам - тем более. Трое их у меня. О двоих я уже сказала, а старший и вовсе на родительских глазах. Агроном на центральном отделении.

Кончил техникум, сейчас заочно сельхозинститут кончает. Ребята у меня все на своей дороге стоят. Так что я и говорю, что у меня покоя больше, чем переживаний.

Обычная вещь. Как только начнет пожилой человек говорить о своих делах, непременно сведет разговор на детей. Это понятно. Ведь не только в том она, жизнь, как сам ее прожил, айв том, что людям оставил. Одни славны бессмертными творениями, другие - потрясающими открытиями, третьи невероятными подвигами.

Но таких - немного. Большинство же увековечивает себя в детях. И большинству совсем не безразлично, каково вековечие. Потому и волнуются, потому о себе - с неохотой. Долго, долго я возвращаю женщину не к вчерашнему и позавчерашнему, а к тому давнему, о чем говорить хотя и тяжело, но отрадно, ибо давнее и есть воспоминания, которые убеждают, что не только в детях продолжает себя Ульяна Ерофеевна. Она сама, ее жизнь пример. Пример своеобычный, вылепленный требованиями грандиозной эпохи. В свое время Александр Безыменский писал: "Мы, голодные, жизнь творили!" Так вот Ульяна Ерофеевна - из творцов. Тех самых, голодных, неуемных, сильных верой своей и своим энтузиазмом.

Мне нередко приходилось слышать фразу: "Всем обязан Советской власти". Одни имели в виду свое благополучие, другие - образование, третьи... в общем, каждый свое имел в виду. А Ульяна Ерофеевна вот что:

"Спасибо государству, я ему жизнью обязана. В НовоПолтаве меня так и звали - "колхозная дочка". Отец у меня пил по-страшкому. В тридцать втором-тридцать третьем годах в нашем Ключевском районе сильная засуха была. Хлеб погорел, картошка только мало-мало уродилась. И та вялая, как вареная. Мы с матерью в колхозе тогда работали. Отец не пускал, так мы самоправно пошли. А отец, хоть не работал, все пропивал, что мы приносили. Сказать неудобно, а я ведь тогда с ручкой ходила. Насобираю, кто чего даст, тем с матерью и жили. А в тридцать четвертом хорошо уродилось. Мать и меня колхоз коровой премировал. Так отец ее со двора согнал. И корову и нас с матерью. Все кричал: "Ничего мне с вашего колхоза не надо". Ушли мы. Так и стала я колхозной дочкой. Сперва на разных работах работала, потом дояркой. Со старанием работала, как могла старалась. Да все тогда старались.

Я даже удивилась, почему меня в сельсовет выбрали, а не кого другого. По-моему, все достойные были.

Колхоз наш назывался имени Краснова. С тридцать четвертого как пошли у нас урожаи, так до сорокового и шли. Мы хорошо на ноги стали. А когда меня депутатом выбрали, пришлось большую работу вести. Днем колхозные дела делаешь, а ночью с единоличниками, которые хлеб не сдают, разговариваешь. А куда разговариваешь, грамотешки-то, господи, четыре класса. Но по тем временам все равно считалось - грамотная. Сами мы тогда пример показывали и по обязательствам сдавали и больше. Тогда я, наверное, и поняла, что значит пример показывать.

Перед самой войной замуж вышла. Переехали в Казахстан. Ушел муж в армию, я думала: хоть бы жив остался. Пусть раненый, пусть какой, только бы живой пришел. Пришел. Но не ко мне. Хотя перед этим письмо написал: жди, скоро дома буду. Я жду. Прибрала все, запасла разного. Месяц нет, другой, а тут - уборочная. Вызвали меня в райком, говорят: "Поедешь уборку организовывать. Уполномоченным". Я было о муже хотела сказать, да и постеснялась. Люди после войны голодуют, им каждый грамм хлеба дорог, а я со своим личным. Дала соседке ключи, наказала, что если без меня муж приедет, чтобы встретила, и уехала.

Ну, она и встретила... Стал он у ней жить. Потом прощения просил, но не могла я ему простить. Плакала, правда, сама с собой, но все равно не простила. Я ведь не сама по себе уехала, люди же тогда как голодовали.

А соседка в столовой работала, она-то уж его подкормила.

- Трудно было с этим помириться?

- Когда несправедливо, всегда понять трудно. Я и так и так соображала, сначала себя поедом ела, а потом подумала: за что? Что я ему плохого сделала? Сейчас я уже в годах, пережила еще много, но все равно считаю, что права была. И что поехала уполномоченным, права, и что не простила, опять права. Он тоже, небось, тогда себя правым считал. Значит, каждый из нас прав. Он по-своему, я по-своему. Просто правота у нас неодинаковая.

* * *

Вотг, собственно, и весь рассказ Ульяны Ерофеевны.

Немного я из него почерпнул. А дальше, сколько ни пытал, вроде закрылся человек: "О чем еще рассказывать? Все обсказала. Может, даже чего и лишнего".

И ушел я не солоно хлебавши. Только лишь с впечатлением, что вот встретился мне еще один человек трудной, но благодарной судьбы, который с ручкой походил, которого колхоз на ноги поставил и который впоследствии (не вследствие ли?) рассудил, что ради того, чтобы люди не голодали, о себе можно на время и позабыть.