Степняки - [10]

Да ведь это так, штрих только. А вот общее уважение, о котором говорил Георгий Тимофеевич, оно-то откуда? Как явилось, на чем держится? Не давала мне эта мысль покоя и потому последующий разговор с шофером Сашей Бовтом и заведующим совхозным гаражом Николаем Антоновичем Воротиловым я отнюдь не считаю случайностью.

Возник разговор, даже и забыл когда, - то ли на ночной ток мы собирались, то ли по какому другому маршруту. Помню только, дело было поздним осенним вечером. Что-то между десятью и одиннадцатью. Перед тем, как отправиться, Николай Антонович озаботился:

- С горючим как?

- Под завязку.

Как правило, далекие колхозные и совхозные нефтебазы работают часов до семи только, и потому я поинтересовался:

- У вас заправка круглосуточно?

- Ерофеевна круглосуточно, а заправка - от и до.

Саша, скажи товарищу.

Оба засмеялись.

- Нет, серьезно.

- Николай Антонович верно говорит. Наша завнефтебазой - человек. Кузнецова Ульяна Ерофеевна. Верите, нет, а во время посевной и уборочной не понять, когда она отдыхает. Бывает, не рассчитаешь с горючим или тебя в рейс неожиданно разбудят, так к ней ночь за полночь. Постучишь легонько, а она вроде бы и не спала. Выходит, уже одетая. Погремит замочком, у нее все цистерны, как собачки, на цепях, заправит, станешь спасибо говорить, она только рукой махнет: "На работе какие счеты. Одно дело делаем. Ты-то вот, небось, тоже не спишь"... Не знаю, как другие, а я после таких слов с каким-то особым настроением от заправки отъезжаю...

Близко лег к первому второй штрих.

И снова мы сидим с Ульяной Ерофеевной в ее крохотной, пропитанной запахом бензина конторке. Только теперь я уже не наобум лазаря пришел. Из разговоров с парторгом совхоза я кое-что нужное почерпнул и теперь уточнял детали.

Как-то так уж повелось, что в наше грандиозное время мы, в основном, рассуждаем масштабно. Оперируем, в основном, миллионными цифрами. Ткань миллионы метров, хлеб - миллионы пудов, сталь, нефть - миллионы тонн... О меньшем и говорить нам кажется неловко.

- Это все правильно, - соглашается с моим шутливым замечанием Ульяна Ерофеевна. - А я, когда у меня горючее расплескивается, за каждую малость переживаю. Вот вы говорите, что я за колонки воевала.

Толку-то что? Колонки привезли, поставили, а заправляем все равно ведрами. Там ливнешь, там плеснешь.

Сколько об этом на партсобраниях говорить можно?

До пенсии ведрами, видать, дотаскивать придется. А все одно - душа не терпит. Переживаю и переживаю...

Будто мне больше всех надо... И за людей - тоже переживаю. Я вот, когда малой была, велосипеда и того не видала. А сейчас люди сплошь пешком ходить перестали... У кого машины свои, а мотоциклы... опять же помню, когда в деревне движок застучит, хоть с какого конца улицы слышно. Уже знаешь: кино привезли.

А теперь, если по слуху, то у нас - целый день кино.

И все одно, сколько ни стучи, а нефтебазу не минуешь.

Каждый: "Ерофеевна, Ерофеевна". А что Ерофеевна, был бы он мой, бензин-то. Не могу помочь людям и опять переживаю.

* * *

Вечереет. За окнами хозяйничают сумерки. Давно я пришел от Ульяны Ерофеевны в контору, где мне организовали ночлег. Можно бы и почитать, да что-то не читается. Сижу, думаю: из чего же все-таки образовывается уважение к человеку. В голову лезет масса слагаемых: тут тебе и воля, и интеллект, и храбрость, и доброта. Много всяких "и". Пытаюсь втиснуть составляющие в ориентировочную психологическую формулу, но мартышкин труд упирается в такое соображение: а если не "и", а "или"? Бывает же, что человека не за комплекс качеств уважают, а за какое-то одно конкретное.

Так ни до чего и не додумался.

И вот на днях - телефильм. Все-то там разумно, все непременно. Захотел человек стать авторитетным - и стал им. Эх, если бы в жизни-то так...

САНДРО

Покачав крыльями, самолет развернулся, пошел на посадку. Казалось, он легко провалился, а земля подскочила ему навстречу. Все быстрей, быстрей она поднималась и, наконец, дрогнув, ринулась под колеса.

В последнем недосягаемом усилии взвыли винты и - тишина. А в тишине, которая была в этот момент особенно обостренной и мудрой, голос чуть исступленный, как звук рвущейся материи:

- Дома, товарищи...

Вышел второй пилот, сказал буднично:

- Вылазь, приехали.

Для пилота это был и обыкновенный день, и обыкновенный рейс: через Вену в Марсель, а потом обратно на черноморское побережье. Вот уже скоро месяц, как он возит из Франции репатриантов - бывших военнопленных. Пилот настолько привык к тому, как ведут себя возвратившиеся, что его уже не трогают ни их слезы, ни бессвязные выкрики. Не волнуется уже пилот волнением возвратившихся. Это ведь только на первых порах - радость встречи. А как она обернется, встреча-то. Месяц перевозит его машина репатриантов, и пилот знает, что, когда люди выйдут из самолета, их построят по четыре в ряд...

- Стано-вись!

Изо дня в день, много месяцев подряд слышали бывшие пленные эту команду на чужом языке, исполняли быстро и бездумно. Но сейчас она была необычной - русской была, родной! Повторять ее и то радостно:

- Становись, товарищи, становись...