Степная радуга - [64]

— Убейте лучше меня, изверги! — диким воплем молил он. — Не мучьте Дуню! Оставьте, пожалейте мать! Ведь ребенок у нее… Шакалы бешеные!

Где-то невдалеке от Широкой поляны с оглушительной силой грохнул взрыв. Потом еще один орудийный раскат. Из леса выскочили всадники на разгоряченных конях. Побледневший было Кадилин воспрянул духом — оказалось, что не чужие, а свои вернулись из разведки.

Вести, принесенные ими, не сулили, однако, ничего утешительного. Удалось узнать, что красноярские крестьяне где-то раздобыли винтовки и теперь рыскают по селу, по лесам заиргизным, вылавливая кадилинских отрядников. Руководит беднотой пастух Кирька Майоров. По всем близлежащим деревням он разослал своих дозорных, наказав им тщательно разведать, куда увезли Дуню Калягину и ее мужа, любым способом спасти их.

Из Злобинки уже выступил шкарбановский отряд в полном составе. Это их гаубицы открыли стрельбу по лесу. Пока они, как видно, точно не знают, где укрывается кадилинская кавалерия, и палят просто так, для острастки. Но оставаться долго на Широкой поляне рискованно. Калягинский сынишка Степка уже помчался на тачанке к Волге, где спрятались бедняцкие семьи, и они вот-вот выйдут из укрытия. Белогвардейский отряд может оказаться в окружении.

— Пора кончать с этими гаденышами! — указал Кадилин на пленных. — И чтоб быстро! Заметем следы и рассеемся по лесам. Впереди один путь — в Уральск, в казачье войско. Тут мы свое дело сделали. Надо спешить дальше…

Он наклонился над окровавленным, чуть живым телом Дуни и выстрелил из револьвера в живот. Потом вплотную приблизился к Архипу, привязанному к дереву, выпустил в него все оставшиеся пули. К замученным жертвам стали подходить вооруженные солдаты. Они остервенело пыряли убитых штыками, топтали сапогами…

— Насыпьте мешки песком потуже. Привяжите к трупам, — распорядился Кадилин. — Сбросьте большевистских выродков на дно этой помойной ямы. Там их ни одна собака не сыщет. Пусть так и догнивают в безвестности…

Солдаты исполнили приказание.

Широкая поляна сразу же опустела.

И лишь на берегу озера, под дубом, остались лежать выцветшая красноармейская фуражка Архипа да забрызганный кровью Дунин фартук.

Эпилог

Над полем, выгнув коромыслом спину, повисла цветастая, словно перо жар-птицы, радуга. Призрачно сияет она в вышине, переливается всеми цветами спектра — от красного до фиолетового. Западный край ее упирается в кромку леса за рекой, другой же край, идущий с востока, выплывает на небосвод из знойно-июльского марева.

Под радужным семицветьем, открывающим ворота в безбрежный простор, стоит видимый далеко окрест памятник.

Непритязательный с виду, слепленный из серой глины, выложенный из камня, он высоко поднялся над степью и, кажется, своим острым верхом прикоснулся к огненной черте радуги.

— Там они захоронены… И сестренка моя, Дуняша Калягина, и муж ее Архип, и отец наш… Сразу всех троих лишились. А еще ребеночка, который мог быть… Дуняша, помню, не раз сказывала: «Верь, Татьянка, богородица наша с косичками — это она меня так называла, — мальчик у нас скоро народится». Уж очень им с Архипом сынка хотелось…

Слова эти, тяжелые и горькие, Татьяна Архиповна роняет с печальным вздохом, смахивает краем платка слезу, осторожно трогает меня за плечо:

— Пойдем, милок. Поклонимся им. Всем сразу.

— И я с вами пойду, — протяжно, по-волжски окая, напрашивается белобрысый Санька, внук Татьяны Архиповны.

— Не оставлю же тебя одного. Мать-то раньше, чем стадо пригонят, с поля не жди. И у Николая нонче дел по горло. — И, глянув в мою сторону, Татьяна Архиповна считает нужным пояснить: — Николай, сынок мой, недавно из армии возвратился и теперь в тракторной бригаде заправщиком. Двое у него — Санька вот и еще разбойник Вовка, годком постарше. На Иргиз с удочкой удрал, пострел. И Санька было следом. Да я не пустила. Мал еще, за ним глаз да глаз нужен. Возьмем его, что ли, с собой?

— Отчего же не взять? Пусть прогуляется и ваш рассказ заодно послушает.

— Да слушал он уже. И не раз. Каждую субботу на могилку с ним хаживаем. Присядем возле памятника и беседуем про разное, ворошим в памяти былое. И всякий раз, признаюсь вам, меня сомнение берет: стоит ли мальцу Саньке душу тревожить? Ведь какие страшные муки Дуняша с Архипом испытали — упаси бог! Разве вот только при фашизме было такое… Вы про тезку мою, Таню-партизанку, надеюсь, слышали? Ее в деревушке под Москвой гитлеровцы повесили. Пытали и терзали Таню враги, а ничего не добились. Стойкая, как и наша Дуня. Я про Танин подвиг в войну из газеты узнала. Там под статейкой портрет был. Помню, глянула и обомлела — вылитая Дуняшка! Словно сестры они. Глаза что у той, что у другой монгольского типа — верхние веки широким напуском. И прически одинаковы, мальчишечьи. Дуня прическу городскую, было б вам известно, из Баку привезла, такую и в деревне оставила. Красивые обе — тут и говорить нечего… Да-а, ваша правда: про таких людей надо рассказывать молодым, чтобы каждый понятие имел, в каких муках хорошая жизнь зарождалась.

Она берет белобрысого Саньку за руку и ведет, не разбирая дороги, прямиком через степь, к дальнему памятнику, под полыхающую в небесной синеве радужную арку.