Степень свободы - [25]

И вот теперь Вика наяву оказалась в той самой позе, которую так часто видела во сне — в положении рабыни с картины Бориса Вальехо «Тарнсман»: нагая, на коленях, со связанными за спиной руками, завязанными глазами и с ошейником на шее. Это ей нисколько не нравилось, черная повязка промокла от слез и ужасно болела кожа, обожженная бичом — но звуки полового акта совсем рядом заставляли кровь приливать к эрогенным зонам, и Вика испытывала нарастающее желание успокоить, унять этот жар, как она умела делать это у себя дома, в кровати, просыпаясь после очередного сексуального сна.

Но теперь не сон, и руки связаны, и укороченная до предела цепь мешает наклониться, чтобы прижаться грудью к коленям. И от этого жар становится все сильнее.

Развязала Вику Сандра. Ее партнер, уходя, разрешил это сделать, и Вика долго ревела у Сандры на груди. Сандра ее утешала, и со стороны это напоминало прелюдию к лесбийской любви. Вика не осознавала, что ее телодвижения выглядят двусмысленно — ее тело как бы жило в эти минуты отдельно от сознания. Успокоив разгоряченное тело лесбийскими ласками, Вика тотчас же забыла о них. Сознание зафиксировало только то, что она прижималась к Сандре, как к близкой подруге — как это обычно бывает, когда одна девушка хочет поплакаться другой в жилетку. То, что на обеих девушках не было никаких жилеток, для Вероники в этой ситуации роли не играло.

О том, что ее действия могли быть истолкованы, как лесбийский акт, Вика узнала только вечером, когда им принесли поесть, включили свет и объявили:

— Вы сегодня играли в недозволенные игры, или нам показалось? Сандра, ты прекрасно знаешь, что это запрещено. Рабыни предназначены для мужчин и могут заниматься любовью друг с другом только по приказу мужчин. В следующий раз будете наказаны обе.

Веронике хотелось закричать, что она не рабыня, что сейчас двадцатый век и совсем скоро будет двадцать первый, что Россия — свободная страна, и никто не имеет права держать ее в подвале на цепи, как собаку. Но она промолчала. Боль от ударов бича еще жгла ее кожу.

А на следующий день ее отвели в душ, потом опять связали руки и завязали глаза и повели наверх. Там ее кто-то трогал, поворачивал, рассматривал. Вика услышала пару замечаний о своей внешности, которые в другое время и в другой обстановке могли показаться лестными.

Потом кто-то сказал:

— Я хочу посмотреть, какие у нее глаза.

— Карие, — ответил другой голос.

— Я хочу посмотреть, — настаивал первый.

С глаз Вероники сняли повязку.

Тут она и увидела свою первую сокамерницу. У той глаза оставались завязанными, но Вика узнала ее и убедилась, что там, в камере, первое впечатление ее не обмануло. Это была та самая девушка, которая спала на переднем сиденье черного БМВ в ночь похищения.

— Действительно, карие, — сказал мужчина с очень запоминающимся лицом. Его азиатскую физиономию обрамляли пышные бакендбарды, что и само по себе в наше время большая редкость.

Он заглянул Вике прямо в глаза, и она вздрогнула от этого взгляда — ей показалось, будто что-то холодное коснулось ее мозга.

— Хорошо, я беру ее, — сказал бакенбардист, помедлив.

— Оставить ее с Сандрой, господин Христофор? — уточнил чисто выбритый молодой человек в кимоно.

— Да, конечно. Такой товар грех продавать кому попало. Придется поискать покупателя. А Сандра научит ее покорности.

— Сандра расскажет ей, что такое покорность, — поправил молодой в кимоно. — А учить будем мы.

— Пусть она встанет на колени, — равнодушно сказал Христофор.

Вообще весь разговор протекал так, будто Вероника — неодушевленный предмет или, в лучшем случае, дрессированное животное, не способное понять, о чем идет речь.

— На колени перед хозяином! — резко скомандовал молодой и легонько хлопнул Вику по плечу многохвостой плеткой.

Девушка поспешно подчинилась.

— Она будет хорошей рабыней, — произнес Христофор, а молодой, поглаживая спину девушке плеткой, объявил:

— Радуйся. Теперь ты рабыня господина Христофора и должна благодарить его за поощрения и наказания.

Вероника снова заплакала. Ей хотелось забыться в истерике, кинуться в драку, броситься бежать — но плетка была совсем рядом. А еще она помнила, что у некоторых мужчин здесь есть пистолеты, а Сандра говорила что-то про ванны с кислотой в подвале. Или это была не Сандра…

Неважно! Все равно неволя казалась Веронике лучше смерти и полного исчезновения. Кислота прекрасно растворяет органику, смерть необратима, а из неволи еще можно спастись.

Поэтому Вероника просто тихо плакала, а молодой мужчина с плеткой продолжал говорить негромко и холодно:

— Господин Христофор сказал тебе добрые слова, а ты забыла поблагодарить его, иначе будешь наказана.

— Я не знаю… Я не знаю… — пробормотала Вика, всхлипывая.

Плетка больно хлестнула ее между лопаток.

— Господину Христофору ты должна говорить «Благодарю тебя, хозяин». Тем, кто будет наказывать или награждать тебя от его имени, не забывай говорить: «Благодарю тебя, господин».

Плетка хлестнула ее еще раз. Вика вскрикнула, но ничего не сказала.

— Похоже, она не будет хорошей рабыней, господин Христофор, — сказал человек с плеткой обладателю бакенбардов, а потом снова обратился к девушке: — Ты опять забыла. За наказание нужно благодарить. Я буду бить тебя до тех пор, пока ты этого не усвоишь.