Степан Разин. Книга вторая - [148]

Степан только тут, только вблизи, узнал ее и ласково посмотрел на нее.

— Встань, Алеша, — глухо сказал он. — Жива! А Гришатка?

И слезы теперь сорвались у нее с ресниц и потекли по щекам. Алена вскочила, метнулась к нему, но казаки охраны скрестили меж ней и Степаном две пики.

— Назад! Куды к сатане полезла!

Она не слыхала окрика. Схватившись за пики руками, как за ограду, которая отделяла ее от Степана, она видела и слышала только его одного.

— Гришатка не ведаю где, — говорила она. — Тогда же вослед за тобой увели. А я-то сомлела… Меня Машута да Катя с Парашенькой взяли, держали, никак не пускали, насилу-то я убегла… А ныне сказали народ, что тебя показнят… уж как я бежала.

По щекам Алены, оставляя мокрый след, текли слезы, мокрая прядка волос прилипла к потному лбу.

— А как атаманы? — нетерпеливо спросил Степан. — Тезка где? Федор Каторжный, дедко Панас?..

— Не ведаю ведь сама ничего, Степан Тимофеич…

Пробираясь в толпе, она не слышала слов проклятья и не думала ни о чем теперь, кроме того, что перед нею закованный в цепи ее муж, ее жизнь…

Степан тоже глядел на нее, позабыв о толпе, окружавшей церковь, как будто их было здесь только двое…

— Неужто тебя казнят?.. — опять прорвалась рыданьем Алена и снова метнулась к нему. — Пойду лягу вместе с тобою на плаху! — вскричала она.

Но пики скрестились выше и крепче.

— Наза-ад! — зарычал караульный.

Алена вдруг возмутилась.

— Да что ты, взбесился?! Кого не пускаешь, ирод? Жена я ему! — закричала Алена, с неожиданной силой встряхнув обе пики.

— Женщина! Стой, раба божья! — громко сказал поп, выходя из церкви. — Не муж он тебе, и ты ему не жена. Уймись! Церковь тебя с ним венчала, церковь отторгла тебя от него. Проклят он…

— Господи! Боже! — воскликнула она, в страхе крестясь.

— Не греши? — остановил ее поп. — Краше тебе молиться за нехристя, чем за него: ангел-хранитель покинул его в слезах… Сам патриарх его проклял…

— Гос-по-ди-и! — вскричала Алена, только тут и поняв, что постигло Степана. — Боже мой, да за что мне одной, окаянной, сдалося такое!.. Сына малого отняли, вот казака проклинают!.. Да что ж я наделала?! Чем виновата у бога?!

Алена вцепилась пальцами в косы, дернула клочья волос и упала на землю.

Какая-то женщина из толпы, глядя на муки ее, не сдержала слез и вскрикнула.

— Муж мо-ой! — вопила Алена.

— Уймись, неразумная, — неумолимо твердил ей поп. — Нет у него ни жены, ни детей, ни брата. Сатана и нечистые — то ему вся родня. Токмо молитвою перед богом…

— Встань, Алешка! — твердо и повелительно перебил Степан. — Продали нашего бога боярам за тридцать алтын… Нет больше бога!..

— Унять колдуна! На бога хулу шумит! — взвизгнул Петруха.

— Камнями побить колдуна! — подхватил другой молодой казак.

— Анафема про-оклят? Ана-фема про-оклят!.. — закричал нараспев какой-то нарядный подросток. Он выбрал камушек на земле и, запустив им в Степана, попал в висок.

Из рассеченного виска на лицо потекла кровь.

— Колдун, колдун, заколдуй! Колдун, колдун, заколдуй! — подхватили другие ребята, дети домовитого казачья, меча мелкие камушки в Разина.

— Пошли, собачата! — несмело турнул их кто-то, но ребята не унялись.

Алена, недвижно лежавшая на земле ничком, подняла голову, взглянула на них, вскочила и, как мать, защищая детеныша, разъяренная, бросилась на ребят.

— Мучители, нехристи! Иродо племя! — голосила она, стараясь схватить испугавшихся не на шутку подростков…

— Растер-за-а-и-ит! Спасайте де-те-ей! — тонко, пронзительно заголосила тучная Демьяниха, мать одного из ребят, кидаясь вослед за Аленой.

— Ишь, ощерилась, ведьма! Когтищи железные на ребят… Хватай ее, ведьму!.. — крикнул Петруха.

— Саму-то камнями, камнями!.. — подхватили за Демьянихой старшинские жены, из любопытства не ушедшие за мужьями с площади.

— Ой, матынька, матка-а!.. — откуда-то издали заорал один из подростков.

Озверевшая и жирная Демьяниха с диким визгом рванулась туда сквозь толпу. Кто-то подставил ей ногу, она растянулась и завизжала пуще…

Петруха Ходнев, Микола Ведерников, Ванька Семенов — старшинская молодежь — с плетями кинулись на толпу.

Никто не противился им, не вступил с ними в драку. Толпа молча пятилась, отползала от церкви. Откуда-то издали доносились еще возбужденные голоса, но постепенно они умолкли, и возле церкви остались лишь караульные казаки.

Степан сидел неподвижно в притворе, уставясь глазами в грязный, заплеванный и зашарканный пол, не замечая, что из виска его все еще продолжает сочиться кровь…

Теперь он остался один. Рядом с ним жил Черкасск. Проходили и проезжали на торг, уходили с торга, на ночь гасили огни. В церкви шли службы страстной недели, приходили казачки и казаки молиться; мимо него протискивались пугливо, не глядя ему в глаза, словно чувствуя за собою вину или и вправду страшась от него колдовской «порчи»…

Миновала и пасха. Когда вскрылся Дон, Степан радостно слушал, как трескался зимний лед. Ему казалось, что вслед за рекой и он сам разобьет оковы. «Дон взломался, знать, Волга крушит свои льды, — думал он, — и ударят сюда, астраханцы всем войском! Чую, что тут мне еще не конец!..»

Но все было тихо. Никто не давал никаких вестей, не слышно было смятения, шума. Сытые и довольные лица домовитых не отражали ни тени тревоги. Степана охватывало нетерпение. Где же выручка? Не всех же его атаманов побили тогда, в кагальницком бою! Как же так: он сидит на цепи собакой, и никто не идет выручать, будто так все и надо… Будто он не Степан Тимофеевич Разин, единым словом своим подымавший на смерть и на подвиг бессчетные толпы… Не может быть! Нет! Придут еще атаманы. Придут выручать, спустят на дым черкасских хозяев — и пепел по ветру!..