Степан Осипович Макаров - [22]

Вторая экспедиция Макарова не обошлась без потерь и для его флотилии. Минный катер № 2, получив серьезные повреждения, вышел из строя и был затоплен своей же командой, чтобы предотвратить возможность захвата неприятелем. Командир катера лейтенант Пущин и пять матросов, надев спасательные пояса, бросились вплавь к берегу и спаслись.

Моральный эффект сулинского похода был чрезвычайно силен. Турки почувствовали серьезную и непонятную еще для них опасность. Турецкий флот не мог чувствовать себя спокойно даже на подступах к столице.

Иначе стали смотреть теперь на Макарова и его минную флотилию и в высших сферах морского министерства. Остро реагировали на черноморские события и в зарубежной печати. В Англии, впрочем, газеты всячески старались умалить действенность русского минного оружия, и «собственцые их корреспонденты» с мест утверждали, что турецкий броненосец «Иджалие» совершенно невредим, и русские попытки напугать турок являются ничем иным, как детскими забавами, опасными лишь для их организаторов.

За дело на Сулинском рейде лейтенант Макаров был награжден орденом Владимира 4-й степени с мечами и бантом, а лейтенант Рождественский — Георгием 4-й степени.

После памятной ночи под Сулином Макарову стало совершенно ясно, что его план ведения наступательной минной войны, при достаточной помощи и поддержке, вполне реален и должен проводиться в жизнь с еще большей энергией. Вместе с тем он убедился, что действие шестовых и других мин недостаточно надежно и сильно для борьбы с турецкими броненосцами. Наилучшим выходом из положения Макаров считал недавно появившиеся самодвижущиеся мины, обладающие большой взрывной силой и удобные в обращении. Такие мины уже имелись и на складах морского министерства. Однако Макарову их не выдавали под предлогом того… что на приобретение мин были затрачены большие средства. Сберегать мины из-за того, что они дороги, и не расходовать для той цели, к которой они предназначены, это было чем-то большим, чем просто глупость. «Я прошу вас, ваше превосходительство, разрешить мне сделать из Севастополя с минами Уайтхеда вылазку на Сулин, — писал Макаров адмиралу Аркасу, — лунные ночи нам будут очень полезны, чтобы найти броненосцы, когда маяк не зажжен, и подойти на 50 саж. можно с катером почти незаметно в самую лунную ночь. Если для операции будет выбрана хорошая погода в тот день, когда броненосцы стоят на наружном рейде, то есть большое ручательство за хороший успех».

Аркас отвечал уклончиво и медлил. Между тем, из разных источников поступало все больше сведений о тревоге, испытываемой каждую ночь турками на рейдах своих портов в ожидании минной атаки русских. В неменьшей тревоге были и капитаны иностранных судов, находясь в таких портах, куда русские минные катера никогда и не заглядывали. Казалось бы, разумно было воспользоваться этим настроением и почаще тревожить турок, посылая в крейсерство по Черному морю «Константин» со всей его флотилией. Но начальство рассуждало иначе и все чаще посылало Макарова на транспортные рейсы: перевозить раненых и больных солдат, всякое военное снаряжение, провиант для войск кавказской армии и т. д. Экспедиции эти совершались в глубокой тайне, по ночам. В один поход надо было захватить как можно больше груза, для чего загружались не только все трюмы, но и заваливались кулями и мешками все палубы. В пути каждую минуту с тревогой ожидали встречи с вражескими кораблями. Корабль, не имеющий своих минных катеров, был беспомощен.

Макарову такая работа не нравилась. «Если ваше превосходительство не одобрите плана нападения на Сулин, то благоволите разрешить мне идти в крейсерство к анатолийскому берегу», — как милости просил Макаров, обращаясь к Аркасу.

Наконец, внимая его настойчивым просьбам, Макарову выдали из севастопольского адмиралтейства несколько мин Уайтхеда. Обрадованный Макаров тотчас занялся со своими помощниками самодвижущимися минами, приспосабливая их к своим паровым катерам. Все было готово теперь к походу в Сулин, а главное — получено разрешение идти туда. Но разрешение запоздало. Турки покинули Сулин.

Узнав об этом, Макаров отправился в разведку на юг, к Босфору. Несомненно это был очень рискованный рейс. Но замысел его сложился у Макарова уже давно, еще в самом начале войны, и теперь был во всех деталях продуман. С «Константином» шел пароход «Эльбрус». Совместное плавание стесняло Макарова. На «Эльбрусе», в качестве командира, находился офицер чином старше его. Командовать в боевой обстановке при таких условиях будет трудно. Экипаж «Эльбруса», так же как и его командир, опыта в минных атаках не имеют, и, в случае встречи с противником, «Эльбрус» будет только помехой. Находясь уже на полпути к Константинополю, Макаров поднял сигнал: «Прошу позволения не следовать вместе», на что последовал ответ с «Эльбруса»: «Согласен».

С рассветом, при подходе к Константинополю, показались на горизонте корабли. То были две парусные шхуны. Когда Макаров, дав сигнал остановиться, направился к одной из них, на шхуне началась суета: люди бегали по палубе и спешно что-то выбрасывали за борт. То была пшеница, которую шхуна везла в столицу Турецкой империи. На второй шхуне находились переселенцы из Кюстенджи. Дав приказание переправиться всей команде с первой шхуны на вторую, Макаров утопил первое судно. У местечка Хили, в расстоянии всего лишь двадцати миль от Босфора, Макаров настиг сразу три турецких корабля. Дав экипажу сигнал перейти на шлюпки, Макаров сжег все три корабля.