Степан Андреич «медвежья смерть» - [6]
К сердцу сложены его-то белы ручечки,
Принакрыты тонким белым полотенечном!..
— Должно, помрет, — громко и весело сказал Кузя. — Разве без ног может человек обойтись?
— Помрет, — загудели- кругом. — Обязательно помрет.
А какой-то старичишка в кошачьей рыжей шапке даже стукнул клюшкой и быстро проговорил, тряся бородой, как козел:
— От тридцать третьего никуды не уйдешь. Поднял руку на тридцать третьего— быть погибели…
И верно, Степан Андреич лежал на лавке совсем как умирающий. Видно, он и сам уже решил, что пришел ему конец, и приготовился степенно, как и подобает солидному человеку, встретить смерть, от которой теперь все равно не уйдешь.
— Товарищ Лычкин, — «сказал я, — надо позвонить куда-нибудь. Доктора вызвать. Что же это такое? Ведь так и действительно помереть человек может!
— А куда же звонить? — развел руками. Лычкин. — Тут звонить некуда.
Я и сам знал, что на сотни верст вокруг нас одни глухие, непроезжие леса да топкие болота; что тут и фельдшер-то на редкость, не то что доктор; что до ближайшего города три дня езды на телеге по хорошей дороге, а пойдет дождь — и в шесть дней не доедешь. Глухие это места, настоящий медвежий угол.
— Куда же звонить-то? В Ленинград, что ли? — еще раз сказал Лычкин. И вдруг он медленно сдвинул на затылок красноармейскую выгоревшую фуражку, задумчиво, точно вспоминая что-то, почесал загорелый лоб.
— Погоди, погоди, — медленно проговорил он, — чем чорт не шутит, когда бог спит.
Он повернулся и закричал в сени:
— Отставить там! Запевало!
Медленно подошел он к телефону, нерешительно, все что-то соображая, снял было трубку, опять повесил ее на крючок и вдруг, тряхнув головой, изо всех сил принялся крутить ручку. Как стеклянный горох, посыпался на наши головы серебряный звон колокольчика. Все стихло в избе, даже Степан Андреич скосил глаза и с интересом посмотрел на Лычкина снизу вверх.
— Алё! Алё! — закричал Лычкин в трубку. — Алё! Ефимовская! Ефимовская!
Видно, никто не отвечал Лычкину. Он постоял, послушал, снова повесил трубку и снова начал накручивать ручку, проворно взмахивая локтем.
— Ефимовская! Алё! Да ты что сдохла, что ли, там?!
Как ветер, пронесся по избе тихий смешок.
— Ефимовская! Дай-ка мне Ленинград! Ленинград давай, говорю. Что? — Лычкин свободной рукой зажал левое ухо, согнулся у телефона в три погибели и закричал так, что старичок в кошачьей шапке далее выронил свою клюшку. — Какая там еще очередь! У меня аварейный разговор! Аллюр три креста! Что? Три креста, говорю.
Да! Лычкин говорит. Ефим Лычкин. Давай мне Ленинград. Скорую помощь. Чего?
Лычкин растерянно покосился на меня и сказал шопотом:
— Ничего не слышно. Как в воде.
Он снова зажал ухо и опять закричал:
— Скорую помощь! А я почем знаю, какой номер? Ее без номера вызывают! Скажи там — скорую помощь, вот и все! Они знают. Чего? Не повешу я трубку! Я буду ждать. Давай сразу, хуже будет!'
Он зажал трубку левой рукой и, обернувшись через плечо, тихо сказал:
— Напугал до смерти. Сейчас даст Ленинград.
В избе перевели дух, завозились, закашлялись.
— Да ведь Ленинград-то он где? — сказал бородатый и черный, как цыган, мужик. — Где мы, а где Ленинград? Никакая помощь не поможет. — Он взглянул на Степана Андреича и качнул головой. — Человек-то, можно сказать, уж кончается. В Радогощ надо везти. Скорая помощь! — И он ухмыльнулся в бороду, насмешливо посмотрев на Лычкина.
Я подошел к Лычкину и тронул его за плечо.
— Верно, товарищ Лычкин. Скорая помощь, пожалуй, тут ни при чем. Они за триста километров выезжать не будут.
— Будут, — упрямо ответил Лычкин и тряхнул головой. — Как это не будут? Раз скорая — обязаны.
— Да ведь они же на автомобилях ездят, а разве сюда автомобиль дойдет? Дай посылать не будут. Я знаю. Зря только время тратите. Вы подумайте — ведь триста километров сюда да триста обратно. Ни за что не поедут.
— Фактически! — весело оказал Кузя. — Ни за какие тыщи не поедут. А я могу к в Радогощ свезти. Мне что?
Старушка в сенях, видно, решила, что можно опять начинать, и ни с того ни с сего тонким и резким голосом снова завопила на всю улицу:
Бы суседи мои, суседушки,
Все родные мои знакомые!..
В избе опять загалдели, зашумели.
И вдруг зазвонил телефон.
— Смирно! — закричал Лычкин.
Он поднял левую руку и замахал ею в воздухе — молчите, мол…
Вопли оборвались. Все затихло. Слышно было, как тяжело вздохнул Степан Ан-дреич.
— Алё! Алё! — закричал Лычкин. — Так точно, вызывал. Хорошо. Алё! Ленинград? Скорая помощь? Что? Ефим Лычкин говорит. Что? Председатель колхоза имени Карла Маркса. Ничего не слышу. А? Какого района? Ефимовского района. Сельсовет? Лидский! Лидский. Так точно. Пришлите, пожалуйста, карету скорой помощи. Человеку обе ноги пересекло. Чем? Капканом пересекло.
Лычкин прикрыл трубку рукой и, быстро повернувшись к Степану Андреичу, торопливым шопотом опросил:
— Какой капкан? Говори живо! Ну!
— На рыся капкан, — нехотя ответил Степан Андреич. — О двух Пружинах. Известно, какой капкан.
— На рыся! — закричал Лычкин. — О двух пружинах. Известный капкан!
Он сдвинул фуражку совсем на затылок и с изумлением посмотрел на меня.
— Что? — закричал он. — Что пришлете? Не слышу. Я карету прошу! Карету скорой помощи! Как? Говорите громче. Да нет же. Скажу по буквам: Кузьма, Артем, Роман, Ефим, Танк, Артиллерия. Карету. Понимаете — карету! — Он поспешно закивал головой, вытянувшись перед телефоном во фронт. — Есть. Слушаю. Речка? Нет, речки не имеется. Озеро есть. Так точно. Лодки? Будет сделано. Костер? Есть…
