Степь: История одной поездки - [36]

Затем в весьма значительной степени Вы владеете душевным настроением: за внешними проявлениями жизни, ее звуками, линиями и красками Вы чуете жизнь души, моменты душевных состояний; чуете, изображаете и заставляете читателя их переживать; гроза, болезнь Егорушки, подводчики, Дымов, ненавистник Соломон, счастливый муж… все это и многое другое захвачено психически верно, изображено тонко — задушевно; фигура счастливого мужа положительно восхитила меня; думаю, что от нее не отказался бы ни один из прежних наших больших беллетристов! Тонкость ощущений в соединении с отсутствием болезненной нервности чрезвычайно привлекательны, от Ваших отношений к жизни веет чем-то свежим, здоровым; в этом коренное Ваше различие с современными молодыми беллетристами: между ними есть люди с талантом, но или психопатическое нытье, или тупой, озлобленный радикализм мешает им смотреть просто на божий мир. Короче, главные, первичные элементарные свойства таланта у Вас в изобилии; это дает повод надеяться на большее; вернее сказать, дает право требовать большего; талант обязывает! Хочется думать, что Вы пойдете дальше: от жанровых сценок перейдете к большим картинам. Когда я старался осмыслить впечатление, выносимое мною из чтения Ваших маленьких рассказов, мне иногда приходило в голову такое сравнение: пианист подходит к рояли и берет аккорд, иногда повторит его раз, другой сильнее или слабее, октавой выше или октавой ниже… и только! Кажется, немного, но отчего же взятый аккорд затрагивает в душе слушателя чувствительное место и иногда очень глубоко в ней отдается; удивительная способность! Но все-таки это аккорд — не больше; пора приняться за мелодию; Вы доказали свою способность к изображению душевных настроений, моментов, когда душа одержима известной эмоцией и из нее не выходит; приятно было бы, чтобы изображение расширилось на всю область душевной жизни и затронуло направление воли, чтобы мы увидали, как человек не только чувствует, принимает жизнь, но и как он действует, устраивает свою судьбу активно и как слагается, во взаимодействии данного от природы характера с влиянием окружающей среды, его душевный облик. Хочется думать, что сила таланта не истратится по мелочам, что из толпы воспринятых душой образов, сменяющих друг друга, некоторые вынырнут, привлекут к себе исключительное внимание автора и вырастут в представителей общественных типов и идеалов; что к элементарным, инстинктивным свойствам таланта превзойдет и сознательное чувство меры, без коего нет художественного произведения, и обобщающие явления жизни идеи, без которых не может быть большого писателя — то и другое приобретается личным усилием и трудом, — и что мы дождемся, наконец, хорошего русского романа; романа, т.е. не жанровых картинок, не одних рассказов, порожденных временным субъективным настроением автора, а объективного изображения современного общества с его чувствованием и пониманием жизни, с его верованиями, идеалами, или по крайней мере с его поисками за верованием, с его тоской по отсутствующему идеалу. Чувствуете ли вы, как нужен нам такой роман? В последние десять, пятнадцать лет мы совершенно утратили понимание русской жизни. За эти годы совершилось многое: изменился весь прежний строй общества, разложились окончательно прежние сословия с их крепкой типовой жизнью, увеличился чуть не вдесятеро личный состав среднего общества, народился интеллигентный пролетариат, люди иначе, не по-прежнему чувствуют жизнь, приспособляются к ней, иначе веруют и не веруют, иначе молятся, иначе ищут душевного равновесия…

…Я твердо убежден, что новая жизнь не исчерпывается, как уверяют многие, разливом пошлости и кулачества, и думаю, что шум и сутолока жизни только мешают присмотреться к той сокровенной внутренней работе, которая в ней непрестанно совершается. Личность кристаллизируется по-новому, складывается новый общественный тип, а литература и журналистика все корячатся со своим направлением 60-х годов, которые в сущности давно выдохлись и от которых остались только фраза да поза!

…Позвольте пожелать Вам: 1) сохранить свою независимость от редакций и литературных кружков; их зловредные влияния исказили или свели на нет немало начинающих талантов и 2) писать не спеша и овладеть секретом постройки беллетристических произведений, что ведь не Бог знает как трудно; пишите, если вам так уж Бог послал, шесть печатных листов в месяц, но еще хоть месяц прибавляйте на отделку написанного; дайте нам три-четыре безукоризненно отделанных повести; а роман (пожалуйста, не забудьте своего обещания показать мне первую часть; теперь, по прочтении «Степи», я еще больше этим интересуюсь) пускай зреет потихоньку: он ничего от этого не потеряет!

5.

Ал.П. Чехов — А.П. Чехову

4 марта 1888 г.

<…> Твоей «Степи» я еще не читал, хотя о ней уже написал «крытыку на крытыку» Буренин.26 Первым прочел Суворин и забыл выпить чашку чаю. При мне Анна Ивановна меняла ее три раза. Увлекся старичина. Затем книга «Северного вестника» поступила к Буренину, а от него поступит ко мне. Читай поэтому изложение того, что мне приходилось слышать. Первым делом Буренин за все твои недостатки и промахи в «Степи» отчитал меня (это уж моя доля горькая быть братом): жиды вышли слабы, но не вообще слабы, а сравнительно с теми лицами, которых ты рядом вывел в «Степи». Сами по себе, как жиды, они нисколько не погрешают перед Талмудом, но «для пятый класс мозно лутче». Петерсен ходит на голове от восторга и стремится уверить всю вселенную, что твоя «Степь» — не мой «Тесак». Нравится ему особенно то философское мнение, что человек живет прошедшим. Вообще же он кричит, неистово машет руками, колышет чревом и готов съесть всякого, кто позволит себе усомниться в том, что существуют гении. В радостном исступлении он чуть не съел меня и изругал всех сотрудников за то, что они осмеливаются марать бумагу и печать своим бездарным строчничаньем в то время, когда существуют мощные могиканы. Недостает только, чтобы кто-нибудь во имя твоей «Степи» свернул ему шею: он и это принял бы за несомненно подавляющее влияние твоего таланта. Во всяком случае, ушат холодной воды был бы кстати. Самым лучшим ценителем оказался наш редактор Федоров. Он прямо заявил: «Какие вы, господа, чудаки: хорошо написано — Буренин похвалит, а дурно — выругает, и все тут. Есть из-за чего с ума сходить и волноваться. У меня вон целый ворох талантливых рассказов «к возврату». Если бы я по поводу каждого из них волновался, меня давно бы на свете не было». — «Да, старик, — ответил ему Буренин, — ты прав, хотя и лжешь. Ты любишь писанное, но своеобразно: ты любишь штрихи на лицах женщин — француженок, с которыми блудишь. Но блудить много не годится, и ты умрешь не от рассказов, а от невоздержности. Стыдись, старик, пора тебе выработать настоящий взгляд на вещи. Ведь ты не молод, ты даже в тюрьме сидел…».