Степь - [47]

То, что человек умер не своей смертью, было понятно сразу. Он был распят на земле. Руки и ноги неизвестного были широко разведены в стороны и крепко привязаны к вбитым в землю колышкам, по-видимому, обломкам копья. Живот от грудины распорот. И то, что они издалека приняли за серое пятно, были вытащенные из живота и брошенные между ног несчастного кишки, перепачканные в пыли, которые и терзали вороны.

- Кто это? - тихо, почти шепотом промолвил Ертай, - Кто мог такое сделать..?

Не дождавшись ответа от следопыта, мальчишка начал издавать пугающие звуки. Его стошнило. Газарчи же преодолев тот же позыв, и отвращение, стал изучать останки.

Покойный, несомненно, был жив перед казнью потому, что небольшая, но глубокая колотая рана от копья на плече причиной смерти быть не могла. Глаза и вообще над лицом потрудились птицы, поэтому точно сказать видел ли раньше этого человека, следопыт сказать затруднялся. А мог он сказать, что покойный был не простым степняком, а воином. Определить это было не сложно, на убитом был «Кобе» - панцирь, шитый из лепестков толстой чепрачной кожи, с войлочной подкладкой. Распарывая толстый панцирь, чтобы добраться до тела палачам здорово пришлось потрудиться…

В надежде опознать не имя, так хотя бы род погибшего, Газарчи запустил руку за шиворот к мертвецу и выудил на тонкой волосяной веревке серебряную пластину. На круглой пластинке размером с грецкий орех и толщиной в спичку был вычеканен знак - бесконечность, или перевернутая горизонтально цифра 8. Тамга рода Аргын.

Газарчи стало нехорошо, но не от приторно сладкого трупного запаха, которого не было. Покойник был свежий. А от того, что к роду Аргын принадлежал Байрам, и его люди, а значит, убитый мог быть одним из нукеров Байрама, которые увезли Сауле.

***

Я развернулся уже уходить, когда рация опять ожила и вместо привычных «пятый – я база» заговорила со мной знакомым голосом:

- Чего стоишь? Вали оттуда и побыстрее… Но прежде перепиши диапазон частоты с рации. Там сбоку табличка…

- Где?

- В Караганде! – грубо ответил голос, - На рации сбоку заводская бирка наклеена!

- Зачем? – спросил я, напряженно пытаясь опознать говорившего, - Ты кто?

- Не узнал? – усмехнулся знакомец, - Вот уж действительно, шизофрения… То записки сам себе писал, теперь сам с собой разговариваю… Некогда объясняться, времени нет у тебя. Поторопись…Ш-ш-ш! Кр-х-рх! Ш-ш-ш!

Голос пропал, и эфир огласили звуки помех. Я кинулся назад к УАЗику, передняя дверь не открывалась ни одна, пришлось лезть через гостеприимно распахнутую правую заднюю дверь. Перебравшись на водительское сиденье, нырнул головой под щиток приборов, выглядывая заветную табличку на брюхе рации. Так и есть 156,192 мегагерц. Записать… записать… Пальцем что ли? Или татуировку на лбу сделать? Мой «я» из прошлого или будущего меня несколько разозлил. Указания он дает, понимаешь! А объяснить не соизволил… Сказал бы, как повернешь налево – стреляй, там враг сидит, или через десять шагов на Восток от крайнего саксаула клад закопан. Ценной информации ноль. Неужели я на самом деле такой черствый и грубый? Или таким буду когда-то? Хм… Есть над чем поразмыслить.

Выбравшись из машины, я подхватил откатившийся от костра уголек и засунул в карман штанов. Вот чем писать я уже нашел, а сейчас доберусь до Матильды и там придумаю на чем. Островок закончился. Болото захлюпало под ногами.

- Сто пятьдесят шесть, сто девяносто два… Сто пятьдесят шесть, сто девяносто два – бубнил я себе под нос разгоняя ногами черную застоявшуюся воду. Страх забыть зачем-то нужный в будущем номер поселился во мне основательно. И я никак не мог понять как он мне может пригодиться? Рация с этой частотой находится здесь, и вряд ли мы с ней больше встретимся. Если он сказал валить отсюда, и он со мной говорит, значит, свалить мне удалось… Стоп! А если не удалось? И он, т.е. я погиб, а значит, вернулся в нашу кают-компанию и вещаю через микрофон Очкарика?

- Рота! Бегом! – крикнул я сам себе и зачастил ногами.

- Хлюп! Хлюп! Хлюп! Хлюп! Хлюп! – говорила вода.

- Шыр! Шыр! Шыр! Шыр! – отзывался раздвигаемый телом камыш.

Вот уже и заветная сушь. Выбравшись на берег, я свистнул, подзывая Матильду. Слава богу, она далеко не ушла. Быстро угольком написал на попоне 156,192, и, вскочив в седло, пришпорил лошадку. Возвращаемся! Пошла родная!

Матильда нехотя набирала ход, всё-таки столько травы у леса, густая, зеленая, не то, что в голой степи. Но я пришпоривал её снова и снова, давая понять, что продолжение банкета не будет. Разогналась. Камыш слева стал плотной стеной, справа замелькали чахлые и редкие деревца. Всё тянется и тянется бесконечное болото. Низко висит густой туман, размывая очертания. Дальше чем на сто шагов ничего не видно. Над головой не небо, а какая-то серая мгла, грозящая разразится то ли дождём, то ли снегом. И вдруг раз…

Луч солнце ударил по глазам, словно шпажный клинок. Матильда от неожиданности остановилась, упершись в землю всеми четырьмя копытами, и мне пришлось обхватить её руками за шею, чтобы не вылететь из седла.