Степь - [33]

Миг, и вокруг темнота. Темнота такая, что глаз выколи. Вытянув руку перед собой, коснулся шершавой, мягкой и теплой поверхности. Где я? Кто я? Оглушительно трещит в ушах. Что за звук? В левой руке хрустящий тонкий листок. Зачем он мне? Отпускаю. Все вокруг чуждо, дико, и незнакомо. Воздух до невозможности сух, что сразу перехватывает горло. И только глотнув воздуха с горечью полыни и запахом пыли, начинаю осознавать, что я не человек-амфибия из другой реальности, а обычный человек с двумя ногами. Уже ночь. Глаза потихоньку привыкнув, начинают различать темные силуэты домов, и светлую полоску на горизонте. Прав Дервиш, здесь задерживаться Минздрав не рекомендует. Пережив несколько таких воплощений, поневоле забудешь, кем ты сюда пришел. А теперь потихоньку шагаем назад. Сейчас первым делом наберу воды полную фляжку, оседлаю Матильду и… галопом отсюда, пока ничего не случилось.

Иду, лавируя между домами. По моим расчетам лужа и Матильда где-то в той стороне и из сухой прохлады, попадаю в вязкую. Почти ощутимая на ощупь тьма, в которой угадывается тяжесть и холод каменных сводов и неистребимый запах сырости и тлена. Я оказался у входа в длинный извилистый коридор. Тук-тук, сказало сердце. Где-то в вдалеке послышались голоса, и я услышал приближающийся шорох, словно мешок с песком тащили по булыжной мостовой. А ноги ощущали, что это именно булыжная мостовая.

Тук-тук, сказало сердце. Это не мешок… Голоса – это мои помощники загоняют эту тварь на меня, перекрывая путь к отступлению. Тук-тук-тук, застучали сапоги по мостовой, тук-тук, сказало сердце. Вот в узком переулке появился и он. Темный плащ, ночью казался просто черным ночью, большая широкополая шляпа с перьями, шпага на боку, заботливо придерживаемая левой рукой, чтобы не брякала по мостовой. Прикоснувшись руками к бархатному берету на своей голове, скорее инстинктивно, чтобы проверить, крепко ли он держится, я преградил ему путь.

- Сударь, - сказал я негромко, - за проход по этой улочке принято платить.

Он оскалился. Я не видел этого, не мог видеть в темном переулке, а скорее почувствовал по интонации его ответа.

- Сколько же экю я должен? – ответил он, усмехаясь, приняв меня за обычного грабителя

- Цена здесь одна – жизнь!

- Вжик! – сказала его шпага, покидая ножны.

Я этого ждал, поскольку в моей ладони давно грелась рукоятка тяжелого колишемарда, любимое оружие фон Кёнигсмарка, эдакая помесь рапиры и шпаги. Было ли мне страшно при звуке извлекаемой из ножен шпаги темной ночью? Очень. Ведь мой противник был широко известен своим умением ей владеть.

- Потанцуем?

И мы начали. Удар, укол, парирование, укол. Я почувствовал, как клинок в моей руке с треском рвет ткань, раздвигает ребра и скользит в мягкое, и почти пустое внутри. Он отшатывается и сползает по стенке, нелепо пытаясь, удержатся на ногах, и опереться на шпагу. Клинок скользит по камням мостовой с противным скрипом. Ну, вот и всё, а столько нервов. Пора уходить, пока никто не появился. Ухожу не оглядываясь. После таких ран не выживают. Дело сделано. Уверенно шагаю по булыжникам, пока не ощущаю под ногами мягкую землю. А ночь опять наполнилась запахом степи и треском кузнечиков.

***

Утро вечера мудренее. Поговорка хорошая, но не всегда верная. То, что вечером Газарчи казалось простым и легко выполнимым, на деле оказалось едва выполнимым, а практически невыполнимым вовсе. Из двух не толстых деревцев плот, который бы выдержал трех человек, сделать невозможно. Сами по себе тяжелые, сырые бревнышки, бывшие еще утром стволами деревьев, тонули в воде. Не совсем конечно тонули, они держались на поверхности, и даже поддерживали человека на воде, но плот из двух бревен, с настилом из переплетенных тонких веток, троих не держал.

- И что делать будем? – спросил Ертай, неприязненно глядя на плот. При испытании он весь промок, а мокрым он страсть как не любил быть.

- Сложим вещи на плот, а сами поплывем рядом, придерживаясь за плот руками.

- Я не рыба, чтобы в воде мокнуть! – тут же заявила Сауле.

Плавать она, как и Ертай не умела, а показать, что боится воды, ей не хотелось.

- Не бойся, я буду рядом. Да и плыть нам придется недалеко, только границу аномалии преодолеть…

- Ана чего? – переспросила Сауле. (На кыпчакском языке ана – мама.)

- Ана…? – следопыт задумчиво почесал в затылке. Он уже забыл странное слово, только что нечаянно сорвавшееся с его языка. В голове закрутился хоровод из других непонятных слов: ананас, ансамбль, аттракцион…anus..Тьфу! Что такое anus, он вспомнил. И это слово очень хорошо походило к ситуации, в которой они сейчас оказались. С другой стороны, конский anus кыпчаки называли карта – с ударением на последней «а». Карта был неотъемлемой составляющей бешмарка. Толстую кишку тщательно промывали и варили вместе с остальным мясом, поэтому у кыпчаков никаких других эмоций, кроме слюноотделения, упоминание об этом конском органе не вызывало.

- Э-э-э... неважно, - так и не вспомнив слово, сказал следопыт, - из круга колдовского выйдем.