Стены - [9]

Пять часов утра. Дважды я проваливалась в сон, по крайней мере, мне так кажется. Мне снилось, что я сплю. Стресс плюс синдром отмены — сны превращаются в адский кошмар. Границы между сном и реальностью стираются. То, что я вижу во сне, мне видится и наяву. Я бы в это не поверила, если бы сама не написала про белое лицо. А вот сейчас на стене прямо над моей головой висит маленький — ростом около двадцати сантиметров — китаец, и просто покатывается от смеха. Перекатывается по стене туда-сюда и опять же мне не так уж противно на него смотреть. Все что угодно, только бы не…

Вечер. У меня есть аскитал. Я выпросила. Не хочу говорить, о том, каких пыток мне стоило утром привести себя в порядок, выпить кофе, а уж тем более проехать по семь километров в одном и другом направлении. Психиатром, оказалась очень приятная женщина лет сорока пяти, и представляешь, я не могу вспомнить ее имени! Это поразительно. Наверное, мой внешний вид действительно производит сейчас самое угнетающее впечатление. Да не наверное, а точно! В общем, она даже не противилась моему выбору, и даже поверила на слово, что ранее я уже принимала аскитал. Еще бы, мать ее, она не поверила, пятьдесят франков за прием. Хрен с ними, с деньгами, оно того стоит.

В общем, купила я этот аскитал, и едва добралась до квартиры, чтобы не выпить его прямо за рулем. Она рекомендовала мне пить по одной таблетке три раза в день, но я сразу поняла, что одной мне не отделаться. Только вошла в квартиру, и выпила сразу две. Штука неплохая, похоже, что я не ошиблась. Мысли никуда не уходят, но стремительно теряют цену и актуальность. После третьей таблетки меня вырубило.

Господи, я спала почти девять часов. Сейчас поем, закину еще три штуки и вновь спать! Я никогда не думала, что буду так счастлива просто спать и не видеть никаких снов.

26.04

Утром я выпила только одну таблетку. Чувствую себя намного лучше и свежее. Я даже смогла убрать в квартире, проветрить ее и перестирать вещи. Нет, Стена никуда от меня не делась, и страх по-прежнему разрывает мою душу. Но, похоже, благодаря аскиталу у меня теперь есть шанс просто терпеть такую жизнь.

Почему даже на мыслях о том, чтобы поделиться этим знанием с кем-то другим, наложено некое молчаливое, но неопровержимое табу? Почему я понимаю, что никто не должен знать о том, что знаю я?

Вечер. Нет, три таблетки в день это явно мало. Я выпила еще одну и позволила себе пятьдесят граммов коньяка, чтобы уснуть еще крепче. Буду ложиться спать. Звонили с работы, я сказала, что через три дня буду в норме.

27.04

Проклятье! Что я натворила?! Я очнулась утром на полу, в луже рвоты и мочи! Я выпила почти бутылку коньяка и по количеству оставшихся таблеток, выходит, что я проглотила не меньше восьми штук! Я не помню, как я это делала! Совершенно не помню! У меня прикушена до крови нижняя губа, и синие ногти на указательном и среднем пальцах левой руки. В ванне сорвана штора и разбито зеркало. Ноги странным образом не порезаны. Что я делала?! Как я до этого дошла?! Я помню только, что тяжело засыпала и решила сделать еще один глоток коньяка. И дальше все! Пустота! Сейчас уже четыре часа и мне лучше (потому что я под аскиталом), но проснулась я в состоянии таком, словно меня через мясорубку пропустили. Такой поворот меня совсем не обрадовал. Я не хочу умирать, а ведь была в шаге от этого. Могло просто сердце не выдержать, могло дыхание остановиться. Могла просто захлебнуться рвотой. Это ужасно! Это страшно.

Пришлось вновь затевать стирку и уборку.

Сука, страшно. Я вылила в унитаз весь алкоголь. Надо сидеть на чем-то одном, и мой выбор — транквилизаторы. Пять-шесть таблеток в день, не больше. Смогу ли я работать в таком состоянии? Внимание рассеянное, как ни крути, и в сон клонит постоянно. Все равно, неважно.

28.04

Думаю, я смогу жить дальше.

МАЙ 2015

Рассказывает Бенджамин Флеминг

В общем, начинать придется издалека, чтобы вам было понятнее, каким мой брат подошел к своей роли в событиях того лета. Сейчас, когда нужно говорить о нем, честное слово, даже не знаю с чего начать. Вернее, как этот рассказ преподнести в таком свете, чтобы он пролил максимальную ясность на его личность. Хочется ведь, чтобы все звучало серьезно и воспринималось всерьез, но проблема в том, что я не воспринимал брата всерьез. Если быть искренним, то все его порывы и душевные терзания, всегда казались мне ребячеством, стремлениями буйной и романтической души. Да, мне сейчас непросто признать это, но Мик относился ко мне как к другу, я же с трудом могу сказать то же самое о себе. Тем не менее, я всегда желал ему добра и счастья, а те жизненные ситуации, в которые он сам себя загонял, казались мне, если не губительными для него, во всяком случае, неоправданно нелепыми. Он ведь всегда избегал ответственности и серьезности, ждал, пока все само сложится в такую картину, которую он нарисовал в своей голове, и нельзя отрицать, что эта черта его характера ярко проявилась со всей силой в той истории, ради которой, собственно, я все это и рассказываю.

Самое поразительное, это то, что дело тут вовсе не в страхе. Я уверен, что он просто стыдился быть непонятым или осмеянным, и этот комплекс чужого мнения доводил его до крайностей, не позволял делать ему решительные шаги. Стыд, а не страх, последствий своих поступков замыкал мысли и чувства на крепкие замки в его сознании, и чем дальше, тем упорнее. Я не знаю, можно ли назвать брата личностью с богатым внутренним миром, потому что я не понимал такого мира. Даже не стремился понять, меня отторгала такая жизненная позиция, я хотел видеть брата зеркально другим человеком. Я хотел видеть его прагматичным, рассудительным, знающим, чего он хочет. Я прекрасно понимаю, что жизненный путь человека — это его личное дело, и у каждого есть право выбора, но ведь он… мой брат. И в моих глазах его внутренний мир причинял ему больше страданий, чем счастья.