Стендаль - [101]
Государь влюблен в тетку Фабрицио и хочет сломить упорство и самолюбие этой женщины, растоптать и кинуть в грязь ее благородство. Это создает неблагоприятные условия для карьеры Фабрицио. И вот мелкая семейная интрига приводит к тому, что молодой человек попадает в тюрьму, а герцогиня Сансеверина и граф Моска стремятся его спасти. В тюрьме он узнает, что девушка, случайно виденная им, Клелия Конти, дочь генерала Фабия Конти, коменданта тюрьмы, живет неподалеку. Бой стенных часов из ее комнаты и щебетанье канарейки на окне у девушки доносятся через узкий и высокий тюремный двор в открытую форточку камеры заключенного.
Стендаль мастерски показывает, как из крушения личных надежд, из безнадежного отчаяния при встрече с суровой действительностью, превращающей богатого и блистательного молодого человека в ненужную арабеску жизни, возникает великая грусть юного сердца.
Духовная карьера Фабрицио дель Донго облекла его в лиловую сутану помощника монсиньора архиепископа Пармского — Ландриани. Куда девать пыл юности? Где настоящая, подлинная жизнь, ради которой стоит что-нибудь отдать? Где та цель человеческого существования, ради которой можно отдать самую жизнь? И Фабрицио умирает в расцвете лет…[106]
Пусть как угодно гневается критика, но граф Moска чрезвычайно напоминает самого Бейля. Критики, сомневающиеся в этом, пусть перечитают письма Бейля в издании Барреса. Моска принужден «с волками жить и по-волчьи выть». Но он очень хорошо знает жизнь. Он разыгрывает роль верноподданного, в то же время прекрасно оценивает все события, происходящие перед ним. Он не зол по природе, он иронический наблюдатель, но он знает, что на его месте мог бы быть кто-либо в тысячу раз более опасный для общества — человек, упоенный собственной властью. Моска скептик. Он скептически относится к своим министерским полномочиям. Он «такого возраста, когда позволительно быть застенчивым».
В образе обаятельной герцогини Сансеверины Бейль воплотил Метильду Висконтини. Эти темнозолотые волосы и синие до аметистового блеска глаза, соблазнительная и мудрая улыбка и чарующие жесты, эта женщина благородного характера и сильного ума, обладающая бесконечной способностью самопожертвования, умеющая выходить из самых трудных положений в жизни ради любимого человека или любимого дела, — это, конечно, только Метильда Висконтини, та самая, которую Сальвоти тщетно пытался допрашивать о преступлениях Конфалоньери, Уго Фосколо, самого Бейля и других миланских карбонариев.
Бейль особенно любил сравнивать ее лицо с лицами североитальянских женщин на полотнах живописцев леонардовской школы. Вот почему в качестве любимого портрета Метильды Висконтини Стендаль всегда имел перед собой Иродиаду Бернардо Луини.
В то время когда Бейль был увлечен описанием битвы при Ватерлоо, когда перед ним лежали планы Москвы и кроки Бородинского боя, а кругом валялись портреты Кутузова, Барклая де Толли, его навестил князь Петр Андреевич Вяземский.
Бейль хотел использовать войну 1812 года для описания потрясающей картины битвы при Ватерлоо. Этой битвы наполеоновский спутник не видел. Но он был свидетелем Бородинского боя. И тут он не мог отделаться от России и от проклятых воспоминаний о русских морозах, от ужасов крепостного права, от зрелища забитого и угнетенного русского мужика и мелкого ремесленника Москвы, Смоленска, Вязьмы, Вильны. Автобиографизм проявился во всех произведениях Бейля. Заканчивая описание битвы при Ватерлоо, Бейль не может обойтись без русских впечатлений.
В марте 1839 года у министра иностранных дел Моле Вяземский вторично встретился с Бейлем и говорил с ним о происхождении Шарля-Луи Бонапарта. Остроумные высказывания о Талейране, Флао, Гортензии и Бонапарте вызвали восхищение Вяземского. В переписке с А. И. Тургеневым он уделял немало внимания автору «Красного и черного» и теперь с упоением выслушивал его разоблачения о происхождении претендентов на трон императора французов — человека, с которым Бейлю не пришлось столкнуться в жизни.
Коротенькие строчки из записной книжки Вяземского освещают нам картину необычайной прозорливости Бейля в исторических прогнозах.
Так ли уж благополучно во Франции со стороны бонапартистских претендентов, говорит он Вяземскому. Луи Бонапарт легко переломит ребра Луи-Филиппу не потому, что он хорош, а потому, что Луи-Филипп, по словам Бейля, «величайший шулер, король шулеров», и потому, что Франция дошла до последней точки революционного кипения.
Эти отзывы свидетельствуют, что Бейль распознал в Луи-Наполеоне авантюриста, заслуживающего только презрения, пародию на Наполеона.
ГЛАВА XX
После того как министр иностранных дел Моле в марте 1839 года подал в отставку, Бейль бегал по Парижу в поисках хотя бы какого-нибудь чиновничьего места. Но увы! Для великого реалистического писателя Франции в столице короля банкиров не нашлось места ни бухгалтера, ни консьержа. Во избежание худшего Бейлю пришлось 24 июня 1839 года отправиться на половинный оклад к себе в Чивита-Веккию — пыльную, с грязными мясными лавками и черепичными крышами.
Со зловещими симптомами тяжелого и непонятного заболевания он просыпается ночью и по утрам в сильной испарине. Он думает об уходе в отставку, но о таком уходе, из которого больше не возвращаются ни к какой должности. «В конце концов я спрашиваю, — пишет он Ромену Коломбу, — стоит ли мне, именно мне, продолжать тянуть лямку, именуемую существованием?» Этот вопрос уже давно приходил ему в голову. Осечка, данная пистолетом когда-то, возвратила к жизни могучий и сильный интеллект. А теперь снова он тяготится существованием.
