Стенающий колодец - [39]

– Но вот что скажу я. Пусть проповедник лучше, чем тот, что крепче держится за свои права, вернее, считает своими правами… однако этот вопрос в настоящий момент я во всяком случае не в состоянии разрешить. Меня могут спросить: «А был ли он красноречивым человеком?», и мой ответ прозвучит следующим образом: «Что ж, возможно, о своем дяде лучше судить вам, а не мне». А если спросят меня: «А умел ли он держать в руках свою паству?», отвечу я: «В зависимости». Но, как я говорю… да, Элиза, девочка моя, иду… одиннадцать часов, сэр, вы можете попросить вам указать скамью, принадлежащую «Королевской голове».

Не сомневаюсь, что Элиза все это время стояла перед дверью, поэтому разговор она засчитает в мою пользу.

Следующее событие произошло в церкви. Я понимал, что перед мистером Лукасом стоит трудная задача – воздать должное рождественскому настроению, но при этом и не забыть о чувстве скорби, которое, как заметил бы мистер Бауман, было сильно распространено. Боюсь, что мистер Лукас оказался не на высоте положения. Я ощущал себя неловко. Орган взвывал, как волк… ну, ты понимаешь, что я имею в виду: воздушная струя дважды подвела во время исполнения рождественского гимна. Теноровый колокол, по-видимому, из-за невнимания звонарей во время проповеди в течение минуты тихонечко продолжал звонить. Церковный служитель послал на колокольню человека, но он не сумел ничего сделать. Я был рад, когда служба подошла к концу. А перед началом службы тоже произошел странный случай. Я вошел в церковь рано и наткнулся на двух человек, которые несли похоронные дроги на свое место под башню. Из их разговоров я понял, что их вынес по ошибке кто-то, кого в данную минуту не было. Еще я видел, как служитель складывал побитый молью бархатный покров – в общем, все это не создавало праздничного настроения.

Потом я пообедал и, так как выходить мне никуда не хотелось, сел в гостиной у камина с последним выпуском «Пиквика», который все никак не мог прочитать. Я был уверен, что не задремлю над ним, но оказался подобен нашему другу Смиту. По-моему, было уже половина третьего, когда меня разбудили пронзительный свист, хохот и голоса снаружи на рыночной площади. Прибыл кукольный театр – без сомнения, тот самый, который мой коробейник видел в У.

Я был и рад и не рад – мне тут же вспомнился мой неприятный сон, и очень живо, тем не менее я решил посмотреть зрелище и послал Элизу, снабдив ее кроной, с просьбой к артистам, чтобы они, если это возможно, представляли у меня перед окном.

Спектакль был совершенно новым, владельцы были, как ты и сам догадываешься, итальянцы, Фореста и Кальпиджи. И собака Тоби присутствовала. Собрался весь Б., но зрители не загораживали мне зрелище, и я сидел у большого окна на первом этаже о десяти ярдах.

Как только часы на здании церкви пробили без четверти три, представление началось. Оно было воистину замечательным, и, к своему облегчению, я обнаружил, что, в отличие от моего отвратительного сна, Панч лупил по головам своих невезучих гостей недолго. Меня смешили и Водовоз, и Чужестранец, и Пристав, и даже Младенец. Мешало лишь то, что собака Тоби имела обыкновение подвывать не в тех местах. Я подумал, что что-то ее расстроило, и, вероятно, очень сильно, так как, не помню точно, в какой именно момент, она издала невероятно скорбный вой, спрыгнула с площадки и бросилась удирать через рыночную площадь по направлению к какой-то улочке. Возникла неловкая пауза, но длилась она недолго. Вероятно, было решено не пускаться за ней в погоню, потому что она потом вернется сама.

Спектакль продолжался. Панч выказал Джуди преданность чувств, и даже в присутствии всех остальных персонажей, и наступил момент, когда были воздвигнуты виселицы и пришло время знаменитой сцены, где появляется мистер Палач. И тут случилось такое, чего я до сих пор никак не пойму. Ты знаешь, как происходит казнь и что на голову преступнику надевается колпак. Если бы ты походил на меня, ты бы не захотел об этом вспоминать, а я бы не стал тебе об этом напоминать. И вот такую же голову я, со своего места сверху, и увидел за ширмой. Остальные зрители сначала не заметили ее. Я ждал, что она исчезнет, но вместо этого глазам зрителей предстало лицо с выражением такого ужаса, какого я не видел за всю свою жизнь. Будто человека, кем бы он там ни был, силой приподняли, а руки его привязали к малюсенькой виселице на сцене. За ним виднелась голова в ночном колпаке. Затем раздался крик и грохот. Балаган повалился назад, некоторое время среди его обломков шевелились ноги, а потом, как говорят, две фигуры – мне-то казалось, что одна – понеслись стремглав через площадь и исчезли в переулке, ведущем в поля.

Все, разумеется, бросились за ними в погоню. Я тоже. Но убегавшие оказались мертвы. Один из них бежал так быстро, что не заметил меловой карьер, с края которого он упал и сломал себе шею. Стали искать второго, но никак не могли найти, тут я догадался спросить, а видел ли кто, как он покидал рыночную площадь. Сначала все уверяли меня, что видели, но потом решили все-таки проверить и обнаружили его под балаганом тоже мертвого.