Стенающий колодец - [31]

Постепенно возникло подозрение, которое переросло в убеждение, что во всем этом виновна перестройка собора.

Вдове одного бывшего священнослужителя, получавшей пенсию от капитула Саутминстера, стали сниться странные сны, о которых она и рассказала своим друзьям. Некое существо с наступлением темноты выскальзывало из дверцы южного придела и порхало по Соборной площади – причем каждую ночь в новом направлении, – проникая в разные дома, а как только небо начинало бледнеть, исчезало вновь. Разглядеть его она была не в состоянии, видела лишь, что оно двигается. И у нее возникло впечатление, что когда оно возвращалось в церковь, чем обыкновенно и кончался ее сон, то поворачивало голову, и ей почему-то чудилось, что у существа красные глаза. Уорби слышал, как она рассказывала свой сон за чаем в доме приходского служащего. И он полагал, что этот сон предвещал скорую смерть; во всяком случае, в конце сентября старая дама покоилась уже на кладбище.

Реставрация знаменитой церкви вызвала интерес и в других краях. Этим же летом в город приехал некий довольно известный член Общества антиквариев. Он планировал составить для Общества отчет о находках, обнаруженных при перестройке здания. С ним приехала и жена, которая собиралась нарисовать иллюстрации к его отчету. Утром она сделала общий набросок хора, а днем занялась деталями. Первым делом она нарисовала алтарную гробницу, и когда рисунок был закончен, позвала мужа полюбоваться красивым ромбовидным орнаментом на ограде перед плитой. Эта ограда, как и плита, была совершенно скрыта от глаз кафедрой. Он, разумеется, заявил, что ему необходима копия этого орнамента, и она уселась на плиту и стала его перерисовывать, чем и занималась до самого вечера.

К этому времени муж ее покончил с обмерами и описаниями, и они решили возвращаться в гостиницу.

– Будь добр, отряхни мне юбку, Фрэнк, – сказала леди, – она наверняка вся в пыли.

Он послушно повиновался, но через секунду произнес:

– Знаешь, дорогая, если эта юбка тебе и дорога, то мне придется сообщить тебе, что ее лучшие дни миновали. Сзади не хватает огромного куска.

– Куска? Где? – спросила она.

– Где он, я не знаю, но часть нижнего края оторвана.

Она перевернула юбку и, к своему ужасу, обнаружила огромную дыру с зазубренными краями, будто кусок от юбки отодрала собака. Юбка, к ее досаде, была испорчена навсегда; мало того, отсутствующий кусок, как ни искали, так и не нашли. Порвать ее она могла где угодно – повсюду торчали гвозди. Поэтому они пришли к выводу, что именно таким образом и произошел несчастный случай с юбкой, а рабочие унесли ту доску, на которой остался кусок ткани.

Кажется, именно в эти дни, как предполагал Уорби, его собачка стала вести себя беспокойно. Происходило это в то время, когда ее должны были запирать в сарай на заднем дворе. (Ибо мать Уорби не разрешила собаке спать в доме.) Однажды вечером, только он собрался вести ее в сарай, она посмотрела на него «как христианин и помахала рукой… я хотел сказать… ну, вы знаете, как они порой себя ведут, такие ласковые, кончилось все тем, что я спрятал ее у себя под пальто и отнес наверх… я очень боялся, ведь я обманывал свою бедную матушку. И эта хитрая псина тут же спряталась под кроватью и сидела там примерно с полчаса, пока не настало время ложиться спать, и мама так и не узнала, что мы натворили».

Как бы то ни было, Уорби был, конечно, рад компании, особенно когда в Саутминстере стали слышаться по ночам необычные звуки, которые до сих пор вспоминают как «рыдающие».

– Каждую ночь, – рассказывал Уорби, – собака давала знать, что кошмар приближается. Она выползала из-под кровати, забиралась в постель и, дрожа, прижималась ко мне. А когда раздавались рыдания, она прямо начинала сходить с ума – прятала голову мне под мышку, – да я и сам чувствовал себя не лучше. Мы слышали этот плач семь или восемь раз, не больше, а когда собака вытаскивала свою голову, я понимал, что теперь наступит тишина.

На что это было похоже, сэр? Не знаю, ни на что. Как-то раз я был на Соборной площади, и туда пришли два каноника и сказали друг другу «Доброе утро». «Как вы ночью спали?» – спрашивает один, мистер Хенслоу; другого звали мистер Лайел. «Плохо, – отвечает мистер Лайел, – как сказано у Исаии в главе 34, стихе 14, так казалось и мне!» – «А что там сказано?» – спросил мистер Хенслоу. «И вы называете себя знатоком Библии!» – возмутился мистер Хенслоу. (Мистер Хенслоу был одним из тех, кого кличут «сынами Симеона Богоприимца» – как и должно называть истинных евангелистов.) «Пойдите и посмотрите сами».

Мне тоже захотелось понять, что он имеет в виду, и я понесся домой и схватил Библию, и там было сказано: «Лешие будут перекликаться один с другим». И я подумал: а не их ли мы и слышим по ночам? И от этой мысли я даже пару раз обернулся через плечо. Я, само собой, еще до того спрашивал и отца, и мать, что это так кричит, но оба они ответили, что, по-видимому, кошки, но говорили они очень резким тоном и были явно встревожены. Честное слово! Ну и стон это был – такой голодный, будто кто-то звал кого-то, кто не придет. Словно он был настолько одинок, что все ждал и ждал, кричал и кричал. Две или три ночи подряд мужчины даже дежурили в разных концах площади, но кончалось все тем, что все они собирались в одном углу, ближайшем к Хай-стрит, и ничего, разумеется, не видели.