Стена - [4]

Тигхи никак не мог заставить себя заснуть. Он без конца переворачивался с боку на бок. Снаружи в сумерках бушевала гроза, доносились гулкие раскаты грома. Тигхи заснул, но затем опять проснулся, на сей раз в темноте. Вокруг стояла абсолютная тишина; кровать его родителей, стоявшая по другую сторону стены, не издавала никаких звуков. Даже ветер перестал завывать. Это означало одно – глухую полночь. Тигхи положил руки между бедрами и крепко сжал ноги. Так было приятнее.

Вскоре он опять заснул, и теперь ему приснился сон. Он увидел козу. Однако она была без волос, как новорожденный ребенок. Ее розовая шкура с очень редкими белыми волосинками отсвечивала на солнце. Коза все скакала и скакала, и Тигхи обнял ее руками за шею. Во всем этом было что-то знакомое, словно прикосновение к коже козы напоминало ему о чем-то. Однако коза стояла на самом краю мира, и по неприятному ощущению внизу живота Тигхи понял, что она пошатнулась и уже начала падать. И еще он понял, что не может отпустить козу и уже покинул край мира. Вся стена мира изогнулась дугой, опрокинулась и перевернулась, и он не видит ничего, кроме неба. Его конечности задергались, и внезапно Тигхи оказался один и никакой козы, лишь облака проносились мимо его головы, и вдруг он проснулся весь в поту.

Утренний шторм разгулялся не на шутку. Порывы ветра, налетая, хлопали с громоподобной силой. Руки Тигхи вцепились в плетеный травяной матрац. Лицо холодил пот. Сердце гулко стучало в груди.

Тигхи кое-как встал с постели и подошел к семейной бадье. Сделав несколько глубоких жадных глотков, он оглянулся (потому что его ма просто рассвирепела бы, если бы увидела, что он делает) и окунул голову в воду. Родители еще крепко спали. В доме хозяйничали серые предрассветные тени, и стояла абсолютная тишина, создававшая ощущение какой-то неестественной пустоты и безжизненности. Лишь порывы штормового ветра, ломившиеся в рассветную дверь, нарушали этот мертвый покой.

Пока на дворе буйствует стихия, идти решительно некуда, поэтому Тигхи вернулся в свой закуток и лег в кровать. Некоторое время он пребывал в полудреме-полузабытьи, но очнулся, почувствовав на себе чей-то взгляд. На пороге его алькова стояла ма.

Тигхи ничего не мог поделать с собой; он задергался на кровати. Его била нервная дрожь. Внезапный страх лишил его возможности управлять своим телом. Однако ма не закричала на него, не ударила, она только сказала:

– Мой любимый малыш, – и, подойдя, обняла его. Внутри Тигхи, в его душе словно что-то прорвало. Его затопила волна чувств. Глаза мальчика увлажнились.

– Ма! – прошептал он и прижался к ней.

– Ты же знаешь, как сильно я люблю тебя, мой маленький мальчик, – говорила мать, и ее голос был весь соткан из нежности.

Она всхлипнула и прижала его к себе так крепко, что Тигхи стало трудно дышать.

– Я больше не малыш, ма, ты же знаешь, – сказал он страстным, ломающимся голосом. – Я теперь настоящий мальчик.

– О, я знаю, – произнесла она, отстранив его от себя на расстояние вытянутой руки, чтобы получше рассмотреть. Ее глаза были красными от плача, как рассвет. – Пройдет еще год, и ты будешь уже не мальчиком, ты станешь мужчиной. Но в моем сердце ты навсегда по-прежнему мой маленький мальчик.

Все вдруг встало на свои места. Это было как чудо, как солнце, появляющееся из ниоткуда в холодный пасмурный день. После напряженной атмосферы, царившей в доме вчера, нынешнее утро было золотым. Теперь Тигхи восемь лет, он повзрослел – вот что самое главное в его дне рождения, а не подарки. Втроем они позавтракали, выпив козьего молока, и когда утренний шторм улегся, все вместе вышли на выступ и спустились вниз, в деревню.

Глава 2

Однако это была его ма. Вся в неустойчивом, хрупком равновесии, как качели. Какое-то время она могла быть просто чудесной женщиной и вела себя так, что не нарадуешься, но затем вдруг что-то в ней ломалось, и ма начинала орать и размахивать руками. Могла ударить палкой, и хорошо еще, если палкой. Все зависело от того, что ей попадало под руку. Иногда Тигхи посещала мысль, что его па живет где-то в глубине дома, прочный, как крыша с крестовыми сводами и земляной пол холодного погреба, покрытый циновками, а ма вечно обитает на самом краешке выступа и каждую минуту может свалиться с него.

Правда, у ма были видения. Тигхи знал, что этим объяснялось многое, если не все, хотя об этом говорили крайне редко. Очевидно, видения и являлись причиной резких перемен в ее настроении. Ма могла проснуться среди ночи и разбудить всех диким визгом. Подобное случалось раз в месяц с такой же регулярностью, как восход и закат солнца, все двадцать месяцев в году. Каждый раз вопли из комнаты родителей будили Тигхи, и он моментально вскакивал и садился на постели так прямо, что у него начинал болеть позвоночник, и в ушах шум – «ах! ах!» – крики или рыдания, приглушенные и скомканные стенами, отделявшими его от них. И его па, принц, нежно воркующий и успокаивающий.

После дня рождения Тигхи, когда ему исполнилось восемь лет, жизнь продолжалась в своем ритме, несмотря на потерю козы. Ведь оставшихся животных все равно нужно пасти, даже если Каре эту работу больше не доверят. Козы вечно хотели есть. В их глазах, дико вращавшихся в своих орбитах, нельзя было увидеть ни малейшего признака осознания того, что их сородич сорвался в бездну и погиб. Им все равно. Их разум такой же простой, как трава, которую они жевали; еда, еда, а затем (в сезон) спаривание. В этом тоже была своего рода прочность, полагал Тигхи.