Стена - [60]

Тем временем события в хлеву приняли угрожающий оборот. Белла требовала супруга и ревела день напролет. Ничего нового в этом не было, так и прежде случалось, и я привыкла не брать это в голову, раз уж не могла помочь. Не понимаю, отчего я не задумывалась о будущем. Наверное, что-то во мне не давало воли мыслям о том, что в один прекрасный день Бычок станет взрослым. Однако с самого его рождения я ждала этого момента. Так или иначе, но однажды я увидела, как он приближается к матери со вполне недвусмысленными намерениями. Первой реакцией были испуг и раздражение. Он оборвал веревку и стоял передо мной, весь дрожа, с налившимися кровью глазами. Вид, в общем-то говоря, страшный. Тем не менее он дал себя привязать, и ничего больше не случилось.

Я тут же вернулась в дом и села к столу подумать. Ни малейшего представления, как вести себя дальше. Можно ли вообще оставлять их вместе, не принесет ли это вреда Белле, она ведь слабее Бычка? Он становился все настойчивее, Белла, кажется, боится его. Их необходимо разлучить. Как ни желанна была зрелость Бычка, на первых порах она не принесла ничего, кроме досады. Стало ясно, что необходимо соорудить для него в хлеву надежное стойло, откуда он не смог бы вырваться. Досками не обойтись, нужны бревна. Я срубила два молодых деревца, потом поняла, что построить стойло не смогу. Плотничать я не умею. От ярости и разочарования я разревелась, потом принялась искать другой выход. Бычка следует переселить в гараж. Это решение повлекло за собой тяжкие труды. Мне пришлось сложить сено в одной из верхних комнат. Носить оттуда каждый день сено в два хлева было утомительно, а для Бычка переселение означало холод и темноту. Но выбора не было.

Выкопав в гараже сток для нечистот, я положила на землю доски и солому, потом перетащила из хлева вторую кровать, что служила Бычку кормушкой; привыкнуть к потемкам я не смогла, поэтому пропилила в дощатой стене отверстие и застеклила его, укрепив рейками стекло, взятое в одной из комнат. Теперь в гараже стало по крайней мере светло. Потом проконопатила щели в стенах мхом и землей, наполнила кормушку сеном и поставила ушат с водой. А потом привела Бычка. Ни его, ни меня переселение не осчастливило. Он стоял, грустно опустив большую голову и тупо уставясь в пол, ничему не противился. Он не сделал ничего плохого и был наказан за то, что вырос. Не в силах больше слышать рев матери и сына, я ушла с Луксом в лес. Теперь на мою долю приходилось вдвое больше работы и чувство, что я поступаю жестоко. У бедняг не было ничего, кроме друг друга и бесконечной таинственной беседы их теплых тел. Я надеялась, что у Беллы будет теленок и одиночество ее закончится. Положение Бычка было безнадежно.

Через три недели выяснилось, что то ли Бычок был еще недостаточно взрослым, то ли Белла в результате затянувшегося ожидания больше не могла зачать теленка. По правде говоря, я этого до сих пор не знаю. Когда Белла снова принялась реветь, я отвела к ней Бычка, радостно за мной потопавшего. Все время боялась, что Бычок, чего доброго, искалечит или, не дай Бог, убьет свою маленькую нежную мать. Он словно с цепи сорвался. Но Белла, судя по всему, была другого мнения, это немного успокаивало. Через три недели она взревела снова и страшный спектакль повторился. Но никаких результатов снова не было, и я ума не могла приложить, что же делать. Может, Бычку пока вообще нельзя ничего подобного. Я решила подождать еще пару месяцев. Прежде я легче сносила рев Беллы, теперь же, зная, что могу помочь, не могла его слышать. Мне каждый раз приходилось уходить с Луксом как можно дальше в лес. К тому же Бычок был в страшном возбуждении, я едва отваживалась входить к нему. В промежутках он становился прежним большим благовоспитанным теленком, ласкался ко мне и хотел играть. В последующие месяцы я частенько кляла круговорот зачатий и рождений, превративший мой мирный хлев для матери и дитяти в преисподнюю одиночества и припадков умоисступления.

Теперь уж Белла давно не ревет. То ли она действительно носит теленка, то ли стала слишком старой и ей не осталось ничего, кроме тепла хлева, корма, жвачки да иногда неясных воспоминаний, которые постепенно стираются. После всего, что мы вместе пережили, Белла для меня больше, чем просто корова: обездоленная терпеливая сестра, сносящая свой жребий с большим, чем я, достоинством. Честное слово, я желаю ей теленка. Он продлит срок моего заключения и принесет новые заботы, но Белла должна иметь теленка и быть счастливой, и не мне спрашивать, не нарушит ли он моих планов.

Ноябрь и начало декабря полностью ушли на сооружение нового хлева и треволнения по поводу Беллы и Бычка. Ни о каком зимнем покое и речи не было. Я всегда любила животных, но легкой, неглубокой любовью, как то в обычае у горожан. А когда неожиданно осталась с ними один на один, все вдруг переменилось. Говорят, были узники, приручавшие крыс, пауков и мышей и любившие их. Мне кажется, они вели себя так, как и нужно было в такой ситуации. Границу между человеком и животным очень легко преодолеть. Мы все — одна большая семья, и когда мы одиноки и несчастливы, мы с удовольствием принимаем дружбу дальних родственников. Когда им больно, они страдают, как я, как мне, им нужны еда, тепло и немножко ласки.