Стена - [48]

Тогда, во второе лето, дело еще не зашло так далеко. Границы пока соблюдались строго. Когда пишу, мне трудно отделить теперешнее мое «я» от тогдашнего, то самое теперешнее «я», насчет которого я не уверена, не растворяется ли оно в большом «мы». Превращение началось уже в те дни. В этом повинны горные луга. Почти невозможно оставаться обособленным «я» в жужжащей тишине лугов под огромным небом, вести мелкую, слепую, эгоистическую жизнь, не желающую слиться с жизнью великого сообщества. Когда-то я безумно гордилась такой жизнью, но в горах вся она внезапно представилась смешной и жалкой, этаким надутым ничтожеством.

Спустившись в первый раз, я притащила наверх последний рюкзак картошки и огромные фланелевые пижамы Гуго. Ночи были весьма прохладные, и мне не хватало стеганого одеяла. До избушки добралась к пяти вечера, она серебрилась и блестела от дождя. Внезапно охватило неприятное ощущение, что мне нигде нет места, но через несколько минут все прошло и я снова почувствовала себя в лугах как дома. Тигр разразился яростными воплями и вылетел мимо меня на улицу. Земля в коробке осталась нетронутой, еду он равным образом презрел. Судя по всему, ему пришлось туго. Вернулся он по-прежнему в глубокой обиде, уселся в угол и повернулся ко мне своим круглым задиком. Мамаша его имела привычку выражать презрение таким же способом. Однако Тигр был еще ребенком, и через десять минут никаких его сил не хватило долее отказываться от общества. Наевшись и помирившись со мной, он направился в шкаф. Я же прибрала в хлеву, выпила глоток молока с лепешкой и залезла в постель, облачившись в огромную пижаму Гуго. Хорошо было убедиться, что в долине все в порядке. Охотничий дом стоит на прежнем месте, и можно даже надеяться, что старая Кошка еще в живых. Ребенком я всегда глупо боялась того, что все, что я вижу, исчезает, стоит только повернуться спиной. Все доводы разума не смогли до конца излечить меня от этих страхов. В школе я думала о родительском доме, внезапно представив себе на его месте пустое место. Позже начинала нервничать, если семьи не было дома. Собственно, я бывала счастлива только тогда, когда все лежали в постелях или все вместе сидели за столом. Надежность заключалась для меня в возможности видеть и осязать. Этим летом дело обстояло точно так же. В лугах я сомневалась в существовании охотничьего домика, а когда спускалась в долину, альпийские луга превращались в моем воображении в ничто. Но разве мои страхи и вправду были такими уж дурацкими? Не была ли стена подтверждением детских ужасов? За одну ночь я невероятным образом лишилась всего, к чему была привязана. А если возможно такое, то и все другое может быть. Как бы то ни было, оказалось, что в свое время мне привили достаточно и рассудительности и дисциплины, чтобы подавлять подобные мысли в зародыше. Не знаю, право, нормально ли это; может быть, единственно нормальная реакция на происшедшее — безумие.

Последовало несколько дождливых дней. Белла и Бычок стояли на лугу, усеянные мелкими серебристыми капельками, щипали траву или отдыхали рядышком. Лукс и Тигр дрыхли день-деньской, я же пилила в сарае валежник. Приходилось топить хижину. Я могу скорее отказаться от еды, чем от тепла, а хвороста вокруг было довольно. Зимние бури обломали сучья на деревьях, маленькие же деревца повыдергали с корнями. Пила там была, пилила она очень плохо, но валежник податлив, и мне не приходилось слишком напрягаться. Дрова носила в дом и складывала в маленьком чулане. Жаль было, что Белла и Бычок остались без подстилки, но лиственных деревьев на такой высоте нет. Хлев, впрочем, был совершенно сухим и чистым, они там не мерзли. Маслобойку, которую я с таким трудом снесла вниз, пришлось с еще большим трудом тащить наверх. Без нее не обойтись. У Беллы было столько молока, что я надеялась запасти за лето топленого масла. На альпийских травах ее молоко стало особенно вкусным; Тигр был, похоже, того же мнения и отрастил бока.

Чистя Беллу, я иногда рассказывала ей, как она важна для нас всех. Она ласково глядела влажными глазами и старалась лизнуть меня в лицо, не догадывалась, какая она драгоценная и незаменимая. Стояла, поблескивая рыжей шкурой, теплая и спокойная, наша большая ласковая кормилица. Я могла отплатить ей только хорошим уходом и надеюсь, что делала для Беллы все, что только может человек сделать для своей единственной коровы. Ей нравилось, что я с ней беседую. Может, она просто любила человеческий голос. Ей не стоило труда растоптать меня и заколоть рогами, а она облизывала мне физиономию и тыкалась носом в руку. Надеюсь, она умрет раньше меня, без меня ее ждет зимой злая смерть. Я больше не привязываю ее в хлеву. Если со мной что-нибудь случится, она по крайней мере сможет выломать дверь и не погибнет от жажды. Сломать хлипкую щеколду мог бы и сильный мужчина, а Белла куда сильнее любого мужчины. Подобные страхи преследуют меня день и ночь. Я отбиваюсь, а они то и дело просачиваются в записки.

Дожди не задержались, до сенокоса оставалось еще две недели. За это время я намеревалась отдохнуть и набраться сил. Снова потеплело, но жарко было только днем. Ночи на этой высоте оставались весьма прохладными. Дождь шел редко, только после грозы, но сильный и обильный. Здесь, наверху, после грозы сразу показывалось солнце, а в котловине еще несколько дней держался туман. Животные тучнели и упивались свободой, стало быть, и я могла быть довольна. Только иногда меня мучила мысль о старой Кошке. Обидно было, что она предпочла жить в одиночку в охотничьем домике, вместо того чтобы остаться со мной, кормиться жирным молоком, а по ночам скользить меж высоких трав, выслеживая богатую добычу. Немного погодя я убедилась, что она действительно добралась до дому. После сильного ливня я спустилась в долину — прополоть картошку. Войдя в дом, тут же увидела вмятину на постели. Кошка не показывалась. Я разгладила холодную простыню, надеясь, что она учует мой запах. Не знаю, способна ли она на это, по моим наблюдениям, с чутьем у кошек не блестяще. У них главное — слух. Мясо, оставленное мною, было не тронуто и испортилось. Мне следовало сообразить, что она слишком осторожна, чтобы тронуть неизвестно кем оставленное мясо.