Стена - [3]

— Дурак!

Я непроизвольно протянул руку и схватил ее. В своем воображении я уже отчетливо видел жалкие обрывки разорванной визитной карточки и даже позволил себе представить такую проделку: я провожу внизу жирную черту и пишу под ней: «Итого одна иена двадцать сэнов[2]».

Однако она проявила упорство, которое я и предположить в ней не мог: неожиданно превратившись в обычную визитную карточку — каким глазом ни посмотри, — легко проскользнула у меня между пальцами. Я вытянул руки, изо всех сил пытаясь прижать ее к стене. Но она, подло насмехаясь надо мной, провалилась сквозь щель в двери. Кладовая всегда была заперта, а ключ находился у посыльного. Прекрасно зная это, я, тем не менее, кипя злостью, стал бешено дергать ручку двери, безжалостно колотить в нее, но тут меня кто-то окликнул, и я оказался в крепких руках посыльного.

— Что это такое, что вы делаете?! — испуганно закричал он и с такой силой обхватил меня, что я с трудом прохрипел:

— Карма-сан...

— Вы, наверное, шутите. Это же кладовая. — Он даже не пытался скрыть свою враждебность.

Я не ответил ни слова, а злость перешла в чувство стыда, потом — позора. Молча размахивая руками, я чуть ли не бегом покинул учреждение. Непроизвольно прижал руки к груди. И почувствовал, что ощущение пустоты усилилось.

И все-таки в глубине души я не терял надежды. После работы визитная карточка обязательно должна вернуться домой. Но поскольку она, несомненно, «в некотором роде я», значит, придет сюда, в эту комнату, — другого выхода у нее нет. «Вернулась, ну так слушай же. Я должен выразить решительный протест. Ты опозорила меня своим дурацким поведением. То, что ты сделала, относится к поступкам, которые следует пресекать самым решительным образом».

Последние слова пришлись мне особенно по душе — они прозвучали весьма убедительно. И если бы я тогда не перепугался, случайно стукнув себя в грудь, то, отдавшись воображению самых разнообразных сцен, придумыванию самых разнообразных фраз, потерял бы, конечно, голову в своем воинственном возбуждении. (Стыдно, но, видимо, моему характеру присущи и такие черты.)

Но в порыве гнева я ударил себя в грудь, и неожиданно раздавшийся необычный звук заставил меня опомниться. Звук, точно я стукнул по пустому бочонку, — невозможно было представить себе, что его издала грудь человека. Резкий, сухой звук, но вместе с тем едва уловимый, будто трескаются пересохшие губы. Распахнув рубаху, я стал выстукивать себя, как это делает врач, осматривая больного. Какой-то неестественный звук. Мне стало невыносимо грустно, я сел на кровать и, наклонив голову, стал старательно ощупывать грудь. Значит, мне не просто казалось, что в грудной клетке пустота, она и в самом деле была абсолютно ничем не заполнена. Я потерял в себе всякую уверенность и стал сомневаться даже в том, что визитная карточка обязательно вернется домой, а ведь раньше нисколько не сомневался в этом. Более того, мне пришла в голову мысль, что если я и дальше буду пребывать в таком смятении, то когда визитная карточка вернется, не она, а именно я буду изгнан из дому. К ней можно, разумеется, применить силу: порвать один или даже сразу два кусочка ватмана ничего не стоит, но в таком случае я потеряю свое имя, и тогда все пропало. И как это ни парадоксально, закон на стороне визитной карточки. Никто ведь моего имени не крал, оно само от меня сбежало...

В мясной лавке напротив, стоявшей в некотором отдалении от дороги, начали жарить картофельные котлеты с мясной начинкой. Значит, уже двенадцать часов. Но аппетита не было. Мне стало грустно, и я решил показаться врачу. Если в грудной клетке у меня действительно образовалась пустота, врач, возможно, установит, почему это произошло. И тогда, не исключено, удастся выяснить, по какой причине от меня сбежало имя. В памяти всплыла больница с желтой крышей, рядом с зоопарком. На голубом автобусе одна остановка — даже пешком не более десяти минут.

В просвете между росшими вдоль дорожки платанами показалась высокая крыша больницы. В конце аллеи перед пустым холстом неподвижно сидел художник лет пятидесяти. У его ног устроился на корточках маленький бродяжка, он давил вшей.

В больнице царила мертвая тишина. В узком окошечке приемного отделения появились вытянутые губы, произнесшие:

— Имя?

Мне показалось, что только это и было произнесено, больше ничего я не расслышал, поскольку губы говорившего находились на уровне моей груди.

— Имя? А зачем оно вам? — удивился я, но совсем не рассердился.

Губы вытянулись еще больше.

— Карточку нужно заполнить.

— Карточку?

— Да, карточку.

Мне уже как-то приходилось слышать подобные слова, подумал я.

— Совершенно необходимо?

— Да, конечно.

Ничего не поделаешь, придется назвать свое имя, решил я. Честно говоря, я собирался сразу же назвать его. Но обнаружил, что забыл. Надеясь вспомнить в ходе разговора, я все время повторял одни и те же вопросы, но в конце концов убедился, что из этого ничего не выходит. Однако, все же подумал: даже если карточка действительно столь необходима, она все равно никакого юридического значения не имеет, и, следовательно, имя служит лишь неким условным различительным знаком. Поэтому нет никаких препятствий к тому, чтобы воспользоваться вымышленным. И я брякнул наобум: